Потребитель

Собачонка панически зарыдала из коридора. Без толку расталкивая ногами котов и крыс, карлик выглянул из дверного проема в меркнущий свет, и увидел, как чихуахуа исчезает в пасти огромного питбуля. Чудовище сомкнуло челюсти на крошечной собачке, потом яростно затрясло ее; глаза пса были мертвы и бесстрастны, а кровь била из раздавленного тельца, струясь по его клыкам.

Толпа наркоманов одобрительно хихикала, выступая из тьмы. Карлик ринулся сквозь них, толкаясь и царапаясь, ощущая из-под их одежд запах убийства. Он впился ногтями в лицо нападавшего. У него в руках остался лоскут плоти — кожа, выжженная аккумуляторной кислотой.

Карлик прорвался и прыгнул в темнеющий лестничный пролет, ведущий к его комнате. Он слышал, как наркоманы смыкаются стеной позади него. Он добрался до своей двери и захлопнул ее, но прежде, чем ему удалось ее замкнуть, внутрь вломился питбуль, который был тяжелее карлика, и его огромной силе человечек противостоять не мог. Он упал на спину, и в одно мгновение пес запрыгнул ему на грудь.

Они все ввалились внутрь, хохоча и ликуя, поздравляя друг друга, как футболисты после хорошей игры. Отозвали собаку и затащили отчаянно сопротивлявшегося карлика на стол. Они хотели знать, где спрятаны деньги. Они знают, что у него есть деньги, потому что они видели, как он продавал свой хлам по городу, и они хотят деньги сейчас, мигом. Один посветил по комнате слабым фонариком, освещая груды электронных сокровищ. Другой ткнул сигаретой карлику в щеку. Объятый ужасом, тот попытался заговорить, издав последовательность идиотских слогов. Они опять засмеялись, испытывая явное удовольствие оттого, что он, похоже, их дурачит. Один достал из кучи хлама на полу плоскогубцы.

— Говори! Слышь, ты, лучше говори!

Он вбил плоскогубцы карлику в рот. Его чумазая рука — в крови, и кровь бьется в ней прямо под кожей, готовая вырваться наружу. Карлик запел протяжным воем «Ааааааааа-ах» — как буксующий автомобиль, когда плоскогубцы сгреб-ли его язык и рванули его изо рта, как толстую резинку.

Теперь его песня стала высокочастотным визгом, безумно затихая и ускоряясь, как аудиопленка в перемотке. Его тело билось на столе сдувающимся воздушным шариком.

— Да ёб твою, сука, ёб же твою! — выругался наркоман с раздутой багровой рожей, протолкавшись к нему сквозь толпу, отрезал язык ржавым детским карманным ножиком и отшвырнул его за спину во тьму, как какую-то заразу. Под собственным воем немой карлик слышал, как питбуль вгрызается в бесполезный орган.

1993

Как я люблю её

Полупрозрачная кожа туго натянута на костях ее руки. Видно, как кровь бьется в нежной сетке вен. Костяшки и суставы кажутся беззащитными, непомерно большими, обнаженными. Внезапные всплески электрической энергии дергают пальцы непроизвольными спазмами, на которые она отзывается, проводя рукой по волосам цвета желтого меда, разглаживая бедро, потирая виски.

Ее кисть лежит, вздрагивая, на столе, как напрягшееся животное, что заглядывает ей в глаза. Она смотрит на свое отражение в зеркале. Сквозь пулевое отверстие в замерзших узорах на окне точечный прицел света простреливает слева от нее и ложится на сустав большого пальца. Она, кажется, чувствует это жжение, как если бы свет проходил сквозь увеличительное стекло, и отодвигает руку немного в сторону. Облатка света теперь падает на жаростойкий пластик стола. Медленно по дуге сдвигаясь по столешнице, она вытягивается в овал и, в конце концов, смазывается в неопределенное размытое пятно.

Она, кажется, замечталась, потерявшись в своем отражении, в совершенной симметрии своего лица. На улице холодно,

а окно справа от нее открыто. Она без рубашки. Должно быть, ей холодно, но она не подает виду. Ее груди поднимаются и опускаются в тонком ритме ее дыхания, нежная кожа слегка коробится от холода, как апельсиновая корка, янтарные соски тверды и приподняты. Ее глаза как будто полны слез, но ни слезинки не стекло по щекам. Она почти не мигает. Внизу на улице заводится грузовик, вызывая хор автомобильных сигнализаций, хаотически прыгающий между зданий, но она не шевельнется, будто живет в высшем, параллельном мире, населенном немногими избранными, в герметичном нетронутом покое. Наверное, она медитирует, загипнотизированная очарованием своего лица. Замышляет ли она хладнокровную месть за некое детское предательство своих школьных подруг или, как я, просто заворожена светом, которое сквозь глаза излучает ее беззащитное тело?

Я сижу часами, неподвижно, как она, и мои мысли протягиваются в ее мысли.