Потребитель

Земля — твердая костяная скорлупа, растянутая по пустыне, как окаменевшая кожа. Поверхность оплетена паутиной черных волос-трещинок, в чистом белом насилии солнца лакающих прохладные тени из тайного подземного убежища. Они работают голые по пояс, как пара красных муравьев, усердствующих на соляной корке, их кирки взлетают широкими размашистыми дугами вдоль линии, что выходит из закрепленной точки у живота, стянутая напряженным канатом их рук. Гладкие стальные головки их кирок прорезают траекторию, как снаряды, вылетая из-за спины и проносясь над их головами по параболической кривой, которая завершается грубым хрустом земли — смачным чавканьем, похожим на испускание застоявшихся газов. С каждым ударом из их солнечных сплетений выскакивает невольное хрюканье, как если бы они были парой язычников, опьяненных похотью, совокупляющихся с сухими дырками в затвердевшем песке. Их бы не удивило, если бы с каждым вторжением стали земля извергала кровь.

Низко над землей в наэлектризованном поле, плоско растянутом над равниной, золотой мех блестящих ос висит, шурша оживлением в иссушающем ветре, как курящееся серой болото.

Пока они трудятся, пот высыхает на их коже и оставляет соляные разводы, которые откладываются на торсах выбеленными волнистыми слоями, отслеживая в их плоти течение времени. Они останавливаются через равномерные промежутки и пьют воду из старой ржавой банки, пахнущей бензином. Они то и дело цедят вино из тыквы-горлянки, держа ее высоко над по-рыбьи открытыми ртами, смывая жирные комочки черного опия, потом возвращаются к работе со свежими силами, сонно и методично, под жужжащую серенаду дремотного псалма ос, звучащую интенсивнее или глуше в зависимости от ветра.

Они врезаются в корку по прямой, один за другим снимая зазубренные пласты пустыни, как части огромной головоломки, которые выворачивают по ходу канавы ломами и громоздят по ее кромке, продолжая скрести изорванную землю, протягивая черную полоску, будто ковровую дорожку, бесцельно разворачивающуюся в даль пустынной белой равнины. Пока они работают, осы торжественной процессией слетаются к свежей разрытой грязи за их спинами, высасывая последние воспоминания влаги из обнаженной земли. Вдалеке, прямо над курящимся горизонтом, красный прыщ, как точка на листе бумаги, заливается нарастающим жаром. Они ведут свою канаву к этой точке.

Утром, когда их высадил здесь грузовик, звезды были размазаны по черному куполу широкими полосами бинта, похожими на титановую краску, размазанную руками сумасшедшего, заключенного во мраке одиночной камеры. Заря разбухала на краю шара — далекая раскаленная катастрофа, обрисовывая силуэт мастера, указывающего куда-то в черную пустоту: его глаза сощурены в узенькие щелки, а палец вытянут, как у слепца, само тело которого — компас, определяющий, откуда доносится звук. Они не видели почти ничего дальше белых хлопчатобумажных рубах, выданных заказчиком, и своих бледных рук, сжимающих светлое дерево рукояток кирок перед глазами, но принялись копать в направлении, указанном мастером. Потом он уехал с обессилевшей бригадой, свесившей руки с деревянных бортов грузовика, мрачно глядевшей на остающихся, похожей на заключенных или скот в некоем каннибальском мире будущего.

Грузовик исчезал в карнавале красных габаритных огней и огоньков сигарет. Левитируя на дрожащей голубой луже передних фар, в молчании он полз во тьму к своим множественным пунктам назначения, местам одинаково безмозглых и изнурительных работ. Когда солнце взошло достаточно, чтобы можно было различить в пустоте детали, прямо по курсу, указанному мастером, появился неподвижный землемерный флажок. Через некоторое время они сняли рубашки и обвязали их вокруг поясов, и карамельный свет раннего утра освежал и гладил их спины, пока они работали.