Поцеловать осиное гнездо

Дом Житки Островой был храмом ее мертвой дочери. На стенах еле умещались похвальные грамоты в рамках, фотографии Паулины в разном возрасте, вымпелы школы и Суортморского колледжа. Комната Паулины, которую нам показали почти тотчас же, содержалась в точности такой, какой она была тридцать лет назад. Нигде не было ни пылинки, все статуэтки на полках стояли в безупречном порядке. На стене над кроватью висел огромный пожелтевший плакат с Гертрудой Стайн, напоминавшей пожарный гидрант в парике.

Никаких разбросанных туфель, белья, в беспорядке висящего на стульях. Я знал, как это выглядит на самом деле, потому что жил вместе с девочкой-подростком. Дети и порядок несовместимы. Но здесь не было детей – только призраки и старуха.

За стенами этой печальной комнаты в доме госпожи Островой царил уютный беспорядок. В таком доме ощущаешь какой-то внутренний комфорт, приятно видеть вокруг в каждом уголке и в каждой щелке милый женский мир. Почти как бабушкин домик из волшебной сказки, вот только те двое, кого эта женщина любила больше всех и кто когда-то жил здесь, теперь умерли, оставив после себя почти осязаемую пустоту, несмотря на весь этот Gemiitlichkeit* [Уют (нем.).].

Миссис Острова была просто сокровище. Она была из тех, кто, приехав в Соединенные Штаты на заре своей жизни, так никогда и не забыл Европу. Она говорила с акцентом, сдабривая свою речь словечками и оборотами, которые я принял за чешские («я собрала свои пять слив, и прости-прощай»), и гребла на своей утлой лодчонке по глубокому морю несчастий и пессимизма. Поговорив с ней несколько минут, я понял, что она любит свою оставшуюся дочь Магду, но обожает умершую «Павлину».

Магда в тот день тоже была дома. Это была симпатичная женщина крепкого телосложения, с мелкими кудрями; лет сорока по виду. У нее была скверная привычка следить за вами глазами музейного смотрителя, убежденного, что вы пришли что-нибудь стащить. Трогательно заботливая по отношению к своей матери, она удивила меня тем, что говорила о Паулине с таким же благоговением, как и старушка. Если она и испытывала иногда что-то похожее на ревность к сестре, я ничего такого не заметил.

Когда мы передали старушке тетрадки, на ее лице отразилось такое чувство, словно она прикоснулась к Святому Граалю. До того очень веселая и разговорчивая, она на несколько минут замолчала, почтительно переворачивая страницы и читая вслух отдельные слова, написанные ее умершей дочерью так давно.

Дочитав, она наградила нас ослепительной улыбкой и сказала:

– Павлина. Еще одна частичка Паулины вернулась в наш дом! Спасибо, Фрэнни.

Старушка не удивилась, услышав, где нашли эти тетрадки. Джонни Петанглс сказал правду: в выпускном классе и на первом курсе колледжа Паулина, приезжая домой на каникулы, пыталась научить его читать.

– Бедный Джонни! Он такой дуралей, но для Павлины старался. Он тоже любил ее. Он не для того брал уроки, чтобы научиться читать, – ему просто хотелось вечерами сидеть рядом с ней!

– Расскажите про «Пензансских пиратов», – попросил Фрэнни.

Житка Острова пренебрежительно фыркнула:

– Да, вам так нравится эта история, потому что вы можете каждый раз посмеяться надо мной! Фрэнни, желаю вам черной щеки!

Видите ли, это был урок, который мне задала Паулина. Иногда она всех учила. Понимаете, мой ужасный английский всегда ее смущал. Она затыкала уши вот так и кричала: «Мама, когда же ты научишься?» И вот она купила эти милые записи и заставила меня слушать. «Пензансских пиратов», а чуть погодя спеть вместе с ними, чтобы улучшить мой английский. Вы знаете это?

Я самый-самый образцовый современный генерал,Я знаю каждый овощ, всех зверей и каждый минерал...

Она пела так плохо, так фальшиво и с таким ужасным произношением, что ее пение могло потрясти до основания всю Англию. Но в то же время она так радовалась и была так горда, вспомнив эту песенку, что все мы зааплодировали. К моему великому изумлению, когда она замолчала, Фрэнни подхватил:

Английских королей и битвы в контексте историческом,

От Марафона до Ватерлоо, в порядке каноническом...

– Впечатляет! Где ты это выучил?

Он указал на миссис Острову:

– Несколько лет назад Житка подарила мне кассету на Рождество. Теперь я великий фанат Гильберта и Салливана. Хочешь послушать мой любимый отрывок?

Я хотел отказаться, но Маккейб уже снова запел:

Порой, устав творить разбой и злодеянья,Преступным ремеслом не занят и злодей.

Он любит слушать ручейка журчаньеИ деревенский перезвон церквей.Ах, если бы задуматься могли выО доле полисмена несчастливой!

– Спасибо, Фрэнни, – прервал его я.

Его голос был не так плох, но до театра «Савой» ему было как до Луны.