Поцелуев мост

Разве могли существовать проблемы, волнения, переживания, когда Питерские крыши окутывало бледно-оранжевое солнце, а в лицо бил холодный ветер?

— Конфета, отойди от края, — неожиданно услышала я.

Вот это и было сюрпризом.

В это же мгновение тёплая рука Федоса обхватило моё запястье и потянула ближе к стене соседнего дома, вплотную примыкающего к нашему — небольшая приставная лестница, которую прятали местные, и ты на вершине если не мира, то мироздания.

Взираешь на Конногвардейский бульвар и отливающий всеми оттенками золота купол Исаакиевского собора. И, словно этого мало, можно было увидеть извилистую Мойку и тот самый мост, Поцелуев.

— Я не собиралась прыгать с крыши, — фыркнула я, силясь изо всех сил изобразить воительницу Амазонок — сильную и независимую.

Получалось у меня плохо, голос предательски дрожал, а взгляд метался по лицу Федоса, такого родного, такого настоящего, настолько моего, личного, что становилось невыносимо больно. Эта боль растекалась по венам, как темнота подкрадывалась к нашему убежищу, побеждая последние всплески солнца. Но за попытку я поставила себе твёрдую и уверенную пятёрку. В кои-то веки!

— Что там, внизу? — неожиданно для меня спросил Федос, скосив глаза на выход на крышу с чердака — полукруглое окошко, обычно закрытое, ключи были у управдома и Федора Анатольевича, как доверенного лица.

Доверенное лицо, называется, да ему кошку доверить нельзя, а тут ключи!

Стало сильно обидно. Мог бы поинтересоваться моим самочувствием, предполагаемой датой родов, полом будущего ребёнка, результатами скрининга, тем, чем обычно интересуются заботливые будущие папочки?

— Ругаются, — ответила я честно.

— Ясно, — лаконично ответил Федос.

После я замолчала, и мой собеседник замолчали. Так мы и молчали, за компанию с надвигающейся ночью и крышами, которые только настороженно гудели под шелест ветра.

— А ты зачем приехала? — спросил Федос, выделяя местоимение «ты».

Выходило, что для чего приехала моя мама, было совершенно понятно, а вот моё присутствие озадачивало. Мысленно я согласилась с Федосом, я сама не понимала, а зачем я приехала-то? Спасать от своей мамы великовозрастного тридцатидвухлетнего владельца салонов по продажам автомобилей? С какой стати, собственно?!

Он вон какой здоровенный. Красивый, шикарный, почти Крис Хемсворт, или вообще — Тор, а тот и вовсе бог! С молотом, да.

— Ты зачем забеременела? — вдруг выдал Федос, уставившись на меня со всем осуждением, на которое только был способен.

От неожиданности я растерялась и подумала, что вот так, так меня не осуждала даже мама за четвёрки в художественной школе и двойки за самостоятельные по геометрии. Так меня не осуждал Семён, когда я прогуляла все возможные зачёты, потому что мне было тоскливо таскаться в академию, добираясь на нескольких видах общественного транспорта. И даже бабушка никогда в жизни не осуждала меня так.

— Вообще-то, — взвизгнула я, — ты тоже принимал в этом участие! — напомнила, казалось бы, очевидное.

Не сама же от себя я забеременела, правильно? А от Федоса, собственной бесподобной персоной!

— И что мне теперь делать? — прошипел он, сжимая челюсти.

— А мне? — развела я руками. — По-твоему, что мне делать?

— Не беременеть, — отрезал Федос. — Я говорил, что ребёнка не могу. Не хочу. И не буду. Что я буду с ним делать?

— То же, что тысячи других отцов в этом мире! — пропищала я.

На этом мои знания заканчивались. У меня-то отца не было. Единственное, что он сделал — это дал мне своё отчество и отказался платить алименты, усвистел на родину, а потом совсем исчез из поля зрения моей мамы.

Конечно, у меня были приятели из полных семей, вот только мне почему-то не приходило в голову интересоваться ролью отца в их жизни. И был дядя Толя, который ходил на одно родительское собрание в год, выгонял сына в коридор, когда спал перед сменой или приводил даму сердца — в данном случае, вовсе не сердца, — а ещё лупил сына ремнём за непослушание. Воспитывал, выходит?

— Я. Не. Могу, — отчеканил Федос.

— Это почему? — уставилась я на вовсе не Криса Хемсворта, совсем не Тора и даже не Федоса, моего Федоса, я имею в виду, а на Фёдора — бывшего соседа по коммунальной квартире в самом сердце Петербурга — Адмиралтейском острове.

— Не знаю, — он пожал плечами. — Я не знаю, что делают с детьми, понимаешь? Чтоб это нормально было, а не как у меня с батей. Что надо? На хоккей записать, на балет, в музыкальную школу? В гимназию или лицей? А если он тупой будет, как я?

— Какой же ты тупой?! — взвизгнула я.

Обидно стало за Федоса. За Фёдора, соседа по коммуналке, обидно не было, а вот за Федоса очень даже, и ещё немного за Тора, он всё-таки божество скандинавской мифологии, пусть Марвел и исказили сказания до неузнаваемости.

— Ты салоны открыл, дело своё, занимаешься тем, к чему душа лежит. Я вон вообще — гуманитарий, — выдала я свой последний аргумент. — И ничего. Живу!

— Не знаю, что теперь делать… — буркнул Федос и замолчал. — Ты ведь чего-то ждёшь от меня, да? — посмотрел он глазами не единожды побитого щенка.

— Вообще-то, да.