Поцелуй Большого Змея

Отец как-то рассказал мне про одного бедолагу-ученика, который, я уж не помню по какой причине, не успел вовремя очиститься и терпел, сколько было сил, пока против своей воли и к ужасу присутствующих не обмочился прямо в Доме Собраний.

Через час он уже был за стенами обители, а Дом собраний пришлось долго и тщательно отмывать, ведь даже мельчайшая капля привлекает к себе неисчислимые сонмы духов нечистоты, мешающих молитве.

Шали и Кифа шли босиком и поэтому передвигались почти бесшумно, а деревянные подошвы моих сандалий немилосердно громыхали. Как я ни старался ставить ногу мягче, в абсолютной тишине подземелья даже столь несильные удары казались громовыми раскатами. Или мне так казалось, во всяком случае, рези внизу живота и производимый сандалиями шум резко испортили настроение. Я чувствовал себя огромным шумливым животным, неуклюжим и бестолковым.

Дверь распахнулась и спустя несколько мгновений мы оказались снаружи. Было раннее утро, солнце еще не поднялось над горами, но горизонт уже голубел. Все вокруг было серым: стена, песок, округлые холмы долины… оп-па-па!

Я завертел головой. Мы стояли за пределами обители, значит коридор, который, как мне казалось, должен вывести нас во внутренний двор, вел совсем в другое место. Шали двинулся вперед решительным шагом, почти бегом, Кифа затрусил следом, я последовал за ними. От каждого прыжка жидкость внутри больно давила на живот, мне казалось, что еще чуть-чуть, и я не выдержу.

– Потерпи, – обернулся Кифа. – Осталось совсем немного.

Это придало мне сил, и, хоть обещанное «немного» заняло изрядный промежуток времени, я дотерпел. Мы отбежали от стены по меньшей мере три стадии, обогнули невысокий холм, на котором скрючились несколько низкорослых деревьев, и очутились в довольно обширной долине, окруженной со всех краев грядой холмов. Обитель отсюда не была видна, и я сразу догадался о предназначении долины. Впрочем, не сообразить мог только совсем непонятливый: то тут, то там на серой, но уже начинавшей желтеть поверхности песка виднелись фигуры сидящих людей, с головой закутанные в плащи.

Теперь я понял, для чего Кифа велел захватить плащ. Никто не должен видеть лицо ессея во время очищения, ведь это один из наиболее личных моментов в жизни. Нормальный, неиспорченный человек хочет провести его наедине с самим собой. Ни жена, ни дети, ни мать, ни близкий друг не допускаются. И дело не только в дурном запахе и неприятном зрелище. Есть нечто особенное в самом процессе освобождения от нечистот, оголяющей скрытную часть человеческого существования. Не зря язычники, поклоняющиеся Ваал-Пеору, сделали испражнение частью служения своему божеству: оно с ними во время самого интимного процесса.

Мы быстро разошлись в разные стороны, стараясь выбрать место подальше от сидящих на песке ессеев. Я спрятался за глыбой из обветренного камня, вытащил подаренную Звулуном лопатку, выкопал ямку, воткнул лопатку в песок, быстро укутался плащом и, еле сдерживаясь, присел на корточки.

На край долины мы вернулись почти одновременно и, не сговариваясь, выстроились в цепочку: Шали, за ним Кифа, потом я. В таком порядке нам предстояло ходить вместе еще много-много дней. Тогда я и не подозревал, что всякий поступок в первые часы пребывания в обители определяет порядок на месяцы, а то и на годы.

В жизни любого человека бывают периоды, когда каждая минута судьбоносна. За ним могут следовать годы и годы спячки, монотонного перелистывания малозначащих событий, вялой смены зимы весной, а весны летом. Череда сонных недель, гулких от пустоты и неотличимых одна от другой, и вдруг – снова яркий, бешеный день, неумолимо выламывающий из пальцев уже согретый ладонью рычаг. Распознать такой день, быть готовым к повороту, не дать событиям решить за тебя, а самому властно и цепко направить их в благоприятную сторону – это и есть подлинная удача. Но она приходит лишь к тем, кто не спит.

Мое положение необычайно упростилось. Я не должен был ничего решать и ни о чем думать. Следуя за моими товарищами, я проник в обитель гладко и глубоко, как входит шип терновника в кружок сливочного масла.

Помня наставления учителя Звулуна, в зале с бассейнами я сразу направился к самому последнему, думая, что Шали и Кифа, скорее всего, уже получили право окунаться в расположенном ближе к источнику. Но они, к моему удивлению, стали раздеваться рядом со мной.

Мы повесили одежду на каменные крючки, выступающие из стены, и Шали первым начал спускаться по ступенькам. Его тело было ровным и гладким, как у девочки, а двигался он бесшумно, почти с женской грацией. Мышцы его продолговатых ягодиц попеременно напрягались, левая, правая, левая, правая.