Поцелуй черной вдовы (СИ)

Окатило такой волной жара, что нечем стало дышать… Она залпом допила остатки воды и хрипло прокашлялась.

Чертов мерзавец!

И всполошилась мгновенно: он жив вообще? Вдруг…

— Он живой? — вопросила чуть слышно.

— Этот-то? — Молодой человек указал на мужчину. — А с чего бы ему умирать? — удивился он искренне. — Вроде не ранен. Вон какой… настоящий медведь.

Соланж улыбнулась бы, получись у нее позабыть о рассказанном другом. Так же тело будто окаменело, и губы не слушались… Одно дело, что тебя видел в чем мать родила посторонний мужчина, другое — он прикасался к ней, зная о ее даре.

Проклятье, к чему уж лукавить…

И все-таки он еще жив.

— Он был в перчатках?

— Что? — не понял Шекспир.

— Я говорю, он был в перчатках, когда меня… Ну…

— Нет, зачем бы ему?

Соланж в раздражении поднялась с постели и, зажимая рану рукой, опустилась перед Сайласом… или кто он еще на колени.

Прислушалась: дышит.

Сама удивилась тому облегчению, что испытала… Даже ноги ослабли. Захотелось усесться на пол и заплакать… Не из-за Сайласа, ясное дело, — из-за всего, что случилось за последние сутки. Особенно из-за Леса… Он был восхитительным. А она ничего об этом не знала… Долгие годы жила, не имея понятия, каково быть собой.

Быть лисицей.

Лисицей!

Вертким, пушистым зверьком, живущим в такт с пульсом природы.

Сердца Леса и этой лисицы сливались в одно…

Соланж все-таки ткнулась в ладони лицом, и слезы покатились из глаз. Слезы восторга и радости, но Шекспир оценил их иначе: бросился к ней с сострадательным выражением на лице, но она вовремя остановила его.

— Не подходи! — выдала так решительно, что он замер на месте.

И, кажется, даже обиделся…

Соланж вздохнула, поняв, что придется признаться.

— Ты не должен касаться меня, — предупредила она. — Это опасно.

— Да знаю я, точно так же сказал прошлой ночью громила, — он покосился на Сайласа. — Мол, не касайся ее ради собственной безопасности… Намекал, что набьет мне лицо? Так я не из пугливых. К тому же кто дал ему право указывать… Он твой… возлюбленный? — Соланж отрицательно покачала головой. — Тогда почему он…

— Я покажу. — Она поднялась и указала на мотылька, бьющегося в окно. — Сможешь поймать его?

Молодой человек сдвинул брови.

— Зачем?

— Это важно. Принеси мотылька! Только будь осторожнее, не убей его.

Явно в полном недоумении, полагая, что девушка просто над ним насмехается, Уильям все-таки изловил мотылька и принес его, осторожно удерживая за крылья.

— Прости, — прошептала Соланж и коснулась кончиком пальца трепещущего крыла.

В тот же миг мотылек перестал трепыхаться и бездыханным упал на ладонь.

Шекспир все еще недоумевающе посмотрел на Соланж, а та, спрятав руки за спину, поспешно заговорила:

— Это я убила его. Понимаешь теперь? Моя кожа смертельно опасна. Прикасаться ко мне — самоубийство! Вот почему я постоянно в перчатках. И никого не подпускаю к себе… Я как чума, только убиваю быстрее. Достаточно тронуть пальцем…

— Но… — Рот Шекспира открылся, чтобы что-то сказать, да так и остался открытым, хотя он не добавил ни слова.

И пока он стоял в полном оцепенении, Соланж подняла с пола сумку, с которой приехала в Лондон, и, покопавшись в ней, извлекла новую пару перчаток.

Натянула их на руки и сказала:

— Тебе лучше отправиться в «Глобус», не пропускать репетицию из-за меня. Скажи там, что я расхворалась, но постараюсь встать на ноги как можно быстрее… И это, — она замялась, сжав пальцы, — не говори никому. Я не хочу, чтобы люди боялись меня!

Тут Шекспир отмер.

— Я никому не скажу, — запальчиво кинул он. И запнулся: — Н-но как это вышло? Так было всегда?

— Проявилось, когда мне было тринадцать. От отца передалось, по словам матери…

— Я никогда прежде не слышал такого.

— И хорошо: я никому не желаю подобной судьбы, как моя.

Уилл продолжал усиленно думать о чем-то, кивнул, но весьма отстраненно. И вдруг произнес:

— А сэр Аллен… он это… он знал?

— Нет, конечно, — не стала обманывать парня Соланж. — В противном случае он бы не стал прикасаться ко мне…

— А он…

— Да, конечно. Но мне не жалко его! — добавила с вызовом. — Он сек меня плетью и заслужил свою смертью, жалкий боров.

Собеседник смутился, услышав эти слова: ясное дело, сэр Аллен в их маленьком Стратфорде был столпом общества, важным ее представителем. А она убила его…

— Э… я тогда отправлюсь в театр, и так уже опоздал, — промямлил Шекспир. — А ты выздоравливай. Я… Увидимся вечером.

— До свидания, Уилл.

Молодой человек не смотрел на нее, когда выходил, вполне может быть, что уже и не взглянет, как прежде. Что их дружбе конец! И мысль эта расстроила даже больше услышанного вчера от Сайласа Гримма.

В расстроенных чувствах Соланж легла на постель и долго лежала, глядя на спящего Гримма.

Он действительно мог ей помочь на дороге, теперь, в свете новых событий, девушка верила в это, но она стреляла в него и убежала…

А он поплатился за этой свободой.

И всем, что имел…

Почему?