Поцелуй или смерть

Менделл держал ее ладони в своих и сознавал, что она очень красива в белом платье больничной сиделки и в синем с красным плаще. Это был верный друг, маленькая девчонка из соседнего дома. Никаких упреков, никаких слез, никаких вопросов типа «почему ты это сделал?»… Ей даже не нужно говорить, что она рада видеть его. Это читалось на ее лице.

— Как ма? — спросил Барни.

— Хорошо, — ответила Розмари, — очень хорошо. Но ты должен был повидать ее сразу же, как вышел из больницы.

— Да, — ответил Менделл, — я хотел пойти. Потом все это случилось… Но больница — слишком хорошее слово для того места, где я находился, куда меня заточили. Мы с тобой прекрасно знаем, что это такое. Я был таким же жалким, как старый Джованни, когда меня туда отвезли.

— Я ничему не верю, — возразила Розмари. — Я не верю, что ты убил эту девушку, не верю, что ты сумасшедший. Вот почему я здесь. Почему ты позволил себя запереть, Барни?

— Потому что я получил слишком сильный удар, понимаешь? — попытался объяснить ей Барни. — И это отразилось на моих мозгах. Я вел себя, как ненормальный, видел и слышал вещи, которые существовали только в моем воображении.

— Как это? В чем выражалась твоя ненормальность? — Розмари протянула ему сигарету и дала ему прикурить.

Менделл глубоко затянулся и проговорил:

— Мне посреди ночи слышались голоса и звон колоколов. Я воображал, что горячая вода пойдет из холодного крана. — Он смущенно улыбнулся. — Я принимал свою бритву за кубик льда и клал ее в холодильник, вместо того чтобы положить ее в ящичек в ванной. Потом эта история с попугаем…

Розмари прижалась своим тонким телом к решетке.

— Какая история с попугаем?

— Я только тогда по-настоящему ощутил опасность, когда свернул шею любимому попугаю Галь.

— А почему Галь любила его?

Менделл немного поколебался, прежде чем ответить. Но Розмари, безусловно, поймет. Она ведь не просто соседка. Она знала, на что способно больное воображение.

— Потому что ненормальный, каким я был, вообразил себе, что Галь его обманывает, — тихо промолвил Барни. — Я представил, что захватил ее в кровати с другим парнем, что нанес ужасные удары им обоим… Но это было лишь воображение, понимаешь? Галь разъяснила мне это именно тогда, когда я ночью махал руками. Она мне сказала, что никого постороннего нет, что это лишь попугай, его-то я и услышал. И когда я проснулся на следующий день и узнал, что ночью свернул шею попугаю, я понял, что настало время принять решение. Тогда я посоветовался с Галь, с ее отцом и с одним специалистом по заболеваниям мозга, хорошо известным мистеру Эбблингу, который и рекомендовал мне его. И мы все вчетвером решили, что мне нужно лечение.

— Как зовут психиатра?

— Орин Гаррис.

— А ты помнишь какие-нибудь фамилии врачей в больнице?

Менделл назвал, и Розмари их записала. После этого Барни спросил ее, который час.

— Половина пятого. — Она положила свои записи в карман. — Я закончила работу в одиннадцать и уже пять часов стучусь во все двери.

— Как это они пустили тебя ко мне?

— С фамилией Дойл? — рассмеялась Розмари. — С дядей-инспектором, тремя кузинами и двумя братьями в полиции? — Она продолжала смеяться, прикрыв рот рукавом халата. — Я заставила их пошевелиться.

— Ты — прелесть, Розмари! — Менделл сжал ее маленькую руку, просунутую сквозь решетку.

Кончиками пальцев она погладила его по лицу — сперва шрам под глазом, потом поломанный нос, потом губы…

— Ты тоже хороший, Барни… — Она прижала его руку к своей груди. — Мне наплевать на то, что говорят Пат и Джон, мне наплевать на то, что думает Джой Мерсер! Ты хороший и симпатичный парень, вот и все! Но ты и самый глупый парень в Чикаго!

Когда она ушла, дежурный открыл дверь и сунул Барни сумку. В ней оказались белье, носки, чистая рубашка и один из его дорогих костюмов, которые он оставил висеть в квартире матери за Саут-Сайд.

— Одевайтесь, — приказал дежурный. — Они хотят вас видеть.

Переодеваясь, Менделл размышлял, почему Розмари, такая красивая и элегантная, стала медсестрой, вместо того чтобы выйти замуж.

Лицо инспектора Карлтона было таким же ледяным, как и его ягодицы. За исключением министра юстиции Соединенных Штатов Америки, Менделл не знал никого из присутствующих в кабинете. Один из них, с тихим голосом и волосами цвета пламени, казалось, председательствовал.

— Садитесь, Менделл, — указал он на стул.

Барни сел. Вид у всех был усталый. Инспектор Карлтон и министр выглядели рассерженными. Некоторое время никто не шевелился, потом человек с седыми волосами и носом, похожим на ключ, отложил сигару, которую курил, и встал перед Менделлом.

— Как вы считаете, Менделл, виновны вы или нет?

— Что это, трибунал? — спросил Менделл. — Вы будете судить меня в пять часов?

— Скажем, это предварительное следствие, Барни, — произнес человек с рыжими волосами. — И не беспокойтесь о ваших правах — они будут надежно защищены.

— Кто вы такой?

— Меня зовут Куртис.

— Это вы звонили мне в отель и предупредили, что позвоните еще?

— Да.

Со сложенными за спиной руками судья апелляционного суда Хирам Клейн раскачивался на ногах.