Поцелуй мамонта

И что же? Именно в это время, одним из дождливых вечеров, когда, как назло, старших, кроме бабки Авдотьи, дома не было, следовательно, за всей ситуацией трудно было углядеть, где–то совсем рядом, почти что над головами, бабахнул гром. (На следующее утро обнаружили оплавленное место в кресте Алексиевой церкви и «чёртов круг» в том пятачке, куда опущен громоотвод). Дети в тот момент играли кто в «слова–шарады» под предводительством Авдотьи Никифоровны, кто возился с куклами. А кузен Анатолий – картавый, всклокоченный малыш, крепкий и загорелый как сушка, которую он жевал, – раскачивал босой ногой табурет и вспоминал считалку о крыльце и о короле. Он забыл, какой персонаж шёл за сапожником.

– Кагхоль, какхалевич, шапожник… кто, кто!? – крикнул он одновременно со вторым, ещё более мерзким и страшным раскатом.

Но дети, даже не услышав его, закричали, повскакивали с мест, ринулись со страху кто куда.

– Надо окна закрыть! – гаркнул Михейша. Да так полезно и умно крикнул, как его по предмету грозы учили–погоняли отец с матерью, а тут весьма кстати случился экзамен.

– И двери! – присовокупила Ленка. И сказала так пискляво, и так покойно и несоответственно силе беды, будто она – взрослая – сидела в детском кабаке, а тут случилась драка. А она была сильней и спокойней всех. И она просквозила слова через трубочку так спокойно, будто ей абсолютно безразлична вся эта детско– кабацкая паника. Или как будто ей напрочь опостылела бурная, шумная жизнь, И она по законам обычно–драчливого и изредка забавного ковбойского времяпровождения продолжала вместе с не такими уж важными словами выпускать розовые коктейлевые пузыри.

Но было уже поздно. В Ресторан Восточного Вокзала величаво и медленно – как гроб первой категории – вплывал без спросу и приглашения томящийся огненно–красным цветом, колеблющийся и потрескивающий искрами, то ли полупрозрачный и включённый в небесную электросеть Плафон, то ли приличной астраханской величины огненный арбуз.

Народ догадался тут же.

– Это шаровая молния, – прошептала, остановившись, упёршаяся локтями в печь, Оля. И по–взрослому, будто рядом с пожаром, лаконично и по делу заорала: «Люди, беда!»

– Я боюсь, – тут же захныкала Даша. У неё непроизвольно затряслась голова. Чтобы остановить её, она присела на корточки, схватила косички, закрыла ими накрест лицо и застыла в такой позе.

– Мне страшно, – крикнули схватившиеся друг за дружку Оля и кузина Оля–Кузнечик. И так монолитно и враз, будто заранее сговорились, или всю жизнь желали быть сиамскими близняшками.

Упала Толькина табуретка: «Лазыщь!» Упал и завертелся по полу надкусанный Анатолием сухарь. И будто сухарь, а не Толька, заорал благим матом: «Шпашайша, кто может!»

Панику следовало прекращать.

– Слу–ушай маа–ю каа–ман–ду! Играем в… в «застынь на месте–е»! – Это протяжным и неузнаваемым, нарочито безмятежным, словно привычным к катаклизмам боцманским голосом закричала–забурчала бабуля: «Кто не застынет – я не виновата! Всё поняли? Не шевелиться!»

Её незаметно внешне, но мелко потрясывало изнутри. Потрясывало так мерзопакостно, словно она держалась за оголённый провод с не смертельно мощным, но зато ощутимо неприятным электрическим током.

Дети послушно застыли. Они натренированы лучше всех на улице. Игра в «замри на месте» была знакома, а вот с шаровой молнией раньше никто не виделся. Никто не хотел дружбы со страшным и загадочным незнакомцем–нетопырем.

Авдотья, белая как рояль у батюшки Алексия, и подобно Иисусу на Голгофе, стояла почти неподвижно, сначала по швам, потом медленно вытянув в стороны руки. И, похоже, собиралась в случае беды притянуть шар к себе подобно героическому самоубийце громоотводу.

Дети честно играли свою роль. Даша, обе Оли и Анатолий попытались было снова захныкать, но бабка опять тихо цыкнула.

– Всем молчать – кому говорю! И не дышите, – пригрозила, – накажу строго!

Степенно, не торопя событий, летал по дому и трепыхался светящийся, наполненный внутренней страстью, строгий в наказаниях электрический судья. Он как будто выбирал для расправы жертву.

Побродивши минуты с три, показавшимся детям вечностью, и не найдя в нижних интерьерах ничего интересного, напрочь не заметив онемевших, недышащих детей, шар, ещё сильней колеблясь, нашёл невидимую глазу струю воздуха. Заторопился, и по невидимому течению поплыл на второй этаж.

Шло время… Будто вечность растворила в себе Ресторан Восточного Вокзала с полуживыми статуями. На самом деле всё заняло минут четыре – пять, не больше.

Вот бабка Авдотья решилась на подвиг. Она на цыпочках и медленно, словно больное привидение, стронулась, подкралась к лестнице и, держась за перила, стала подниматься наверх.

Через некоторое время оттуда раздался хрипловатый возглас радости и не вполне литературный текст. Оставляем только литературный:

– Ушла тварррюга! Эй! Лю–у–ди! Дети, Оля, Даша, Толик! А–а–тбой! Всё! Размораживаемся: молнии в доме нет.

– Как нет? Где нет?

– Нет, как не было. Сбежала тварь!

Оказывается, шар нашёл приоткрытую дверь на южной галерее и покинул дом на пару со сквозняком.