Поцелуй перед смертью

— При факультете изобразительных искусств в Колдвелле есть небольшой музей, — сказал он. — В основном репродукции и копии. Раза два я затащил туда Эллен. Хотел привить ей любовь к искусству. — Он покачал головой. — Ничего из этого не вышло.

— Ее не интересовало искусство.

— Нет, не интересовало. А нам всегда хочется навязать любимым людям собственные вкусы.

Марион посмотрела на него — они стояли по разные стороны статуи.

— Я как-то привела сюда Эллен и Дороти — Дороти была нашей младшей сестрой…

— Я знаю…

— Я привела их сюда, когда они были еще подростками. Им было ужасно скучно. Наверно, я привела их слишком рано.

— Не знаю, — ответил Берт, обойдя статую и приблизившись к Марион. — Если бы в городе, где я жил, был музей… Послушайте, а вы приходили сюда, когда вам было тринадцать лет?

— Да.

— Видите? — сказал он.

Его улыбка давала понять, что оба они были из той категории людей, к которой никогда не принадлежали Дороти или Эллен.

В комнату ворвались двое детей, следом за ними шли родители.

— Пойдемте дальше, — предложил Берт.

— Я…

— Сегодня воскресенье, — сказал он, — у вас не может быть срочных деловых свиданий. — Он улыбнулся приятной умиротворяющей улыбкой. — Я один, вы тоже одна. — Он мягко тронул ее локоть. — Пошли.

Обмениваясь мнениями, они обошли третий этаж и половину второго, потом спустились на первый этаж, прошли мимо сверкающих металлом и стеклом автомобилей, столь неуместных внутри помещения, и через стеклянные двери вышли в сад позади музея. Там они бродили от статуи к статуе, задерживаясь около каждой. Подошли к пышнотелой, вызывающе яркой женщине Майоля.

— В глаза бьет, — сказал Берт.

Марион улыбнулась.

— Знаете, — сказала она, — мне всегда делается немного неловко, когда смотрю на подобные статуи.

— Эта и меня немного смущает, — с улыбкой отозвался он. — Она не обнаженная натура, а голая женщина.

Оба засмеялись.

Осмотрев все статуи, они сели на скамейку у задней стены сада и закурили.

— У вас с Эллен ведь был серьезный роман?

— Да как сказать…

— А я думала…

— Мы не были официально помолвлены. И потом в университете роман воспринимают не так серьезно, как за его стенами.

Марион молча курила.

— У нас было очень много общего. Но в основном в чисто внешнем плане — одни и те же занятия, одни и те же знакомые… в общем, все, что касалось университетской жизни. Но я не думаю, что, закончив университет… мы бы поженились. — Он устремил взгляд на сигарету, которую держал в руке. — Я был привязан к Эллен. Мне она нравилась больше всех девушек, которых я когда-либо знал. Я очень горевал, когда она умерла. Но… не знаю… в ней, пожалуй, не было глубины. — Он помолчал и добавил: — Надеюсь, вы не обижены за нее.

Марион покачала головой, глядя на него.

— Все было как-то похоже на отношение к музеям. Я думал, что смогу ее заинтересовать хотя бы менее сложными художниками, такими, как Хоппер или Вуд. Но у меня ничего не вышло. Ее это совсем не интересовало. Точно так же она относилась к книгам или политике — ко всем серьезным вещам. Ей всегда хотелось активных развлечений.

— Дома ее ограничивали в развлечениях. Неудивительно, что она хотела возместить упущенное.

— Да. Кроме того, она была на четыре года моложе меня. — Он загасил сигарету. — Но она была прелестной девушкой.

Они помолчали.

— Неужели они так ничего и не узнали о том, кто ее убил? — с удивлением спросил он.

— Ничего. Это ужасно.

Они посидели минуту молча. Потом заговорили опять — о том, как много интересного есть в Нью-Йорке, какое очаровательное место этот музей и что здесь скоро будет выставка Матисса.

— Знаете, какой художник мне особенно нравится? — спросил он.

— Какой?

— Не знаю, знакомы ли вам его работы. Это Чарльз Демут.

Глава 4

Лео Кингшип сидел, опершись локтями о стол, и держал в руках бокал с холодным молоком, разглядывая его так пристально, словно это было вино необыкновенно красивого цвета.

— Ты с ним, кажется, часто встречаешься, — сказал он нарочито небрежным тоном.

Марион аккуратно поставила кофейную чашку в предназначенное для нее углубление на сине-золотом блюдце тонкого фарфора, затем посмотрела на отца поверх стола, накрытого узорчатой скатертью, поверх хрустальных бокалов и серебряных приборов. На его полном лице ничего нельзя было прочитать. Очки, отражавшие свет ламп, скрывали выражение его глаз.

— С Бертом? — спросила она, отлично зная, что он имеет в виду Берта.

Кингшип кивнул.

— Да, — прямо ответила Марион. — Я с ним часто встречаюсь. — Она помолчала. — Он и сегодня за мной заедет минут через пятнадцать. — Она выжидающе смотрела на безразличное лицо отца, надеясь, что он не станет возражать, потому что это испортит ей сегодняшний вечер, и одновременно надеясь, что станет, потому что это будет проверкой ее чувств к Берту.

— А какие у него перспективы на этой его работе? — спросил Кингшип.

Помедлив, Марион сказала:

— Его готовят на менеджера. Он закончит курс через несколько месяцев. Но почему столько вопросов? — и улыбнулась одними губами.

Кингшип снял очки, и его голубые глаза с какой-то неловкостью встретились с невозмутимым взглядом Марион.