Потустороннее в Ермолаево

В скромном палисаднике разрослись пёстрые тюльпаны. Группами, как разноцветные свечи, стояли гиацинты, пахли оглушающе сладко. Тимьян раскинулся широкой полосой, весь покрылся крохотными розовеющими бутончиками.

Высокий куст можжевельника подпирал забор, рядом робким саженцем голубела пушистая ель.

– Как у тебя чудесно!– похвалила Анна. – Поколдовываешь, наверное?

– Ага. Вот этими руками, – Матрёша показала перепачканные землёй ладони. – Сад внимание и уход любит. Вишь, сорняков повылазило? Вот и ползаю целый день. Выбирать осторожно приходится, чтобы цветы не повредить. Я доделаю здесь, а ты погуляй. Только к Тоське не ходи, она тебе точно не обрадуется.

– Да что я такого сделала? Почему она меня невзлюбила?

– Тёмку ты взбаламутила. Она чувствует это. Ревнует. Переживает за него.

– Ревнует? Брата?

Матрёша кивнула.

– Небось, одна у родителей?

– Да.

– Вот и не понимаешь, как это бывает.

– Знаешь… Я так спешила сюда. Хотела всех увидеть, соскучилась. А вы как чужие. И баба Оня не пришла. Прячется от меня будто. Матрёш, я ж видела её внучку. Хитку.

Матрёша закатила глаза, покачала головой:

– Поэтому Оня и не пришла, не стала тебя подставлять! Чтобы хитка не унюхала.

– Унюхала?

– Ага. Чутьё её получше звериного. Ты с Оней обнимешься, а хитка после учует. Ну, и уведёт за собой в омут. Тебе ли не знать, как нечисть морочит.

Перед Анной на миг возникло бледное жуткое лицо бабы Ониной внучки.

Сильно заболело во лбу, замутило.

Матрёша говорила что-то ещё, но слова терялись, вязли в липкой дурноте… И только когда в лицо брызнуло прохладными каплями, Анна пришла в себя.

– Сейчас полегчает, водичка дело знает! – успокаивающе проговорила Матрёша. – С Крещения храню. Вот и пригодилась.

– Накатило что-то, извини. Я не спала толком. Переволновалась. – Анна осторожно помассировала виски. – Я ж остаться хочу. Пожить. Думала у бабы Они остановиться. Я уволилась, Матрёш. И квартиру сдала.

– Ох, Анька. Даёшь ты! А родители?

Анна вздохнула:

– Мать против, разумеется. А отец не заметил даже. Художник он. Выставляется. Всё время в работе. Ему не до меня.

Закончив прополку, Матрёша увела Анну в дом, налила лимонада.

– Сама делала! Настоящий, не то, что химия магазинная.

От лимонада сводило зубы – до того холодный он был.

Анна пила крошечными глотками, пыталась разгадать вкус. Лёгкий мятный аромат растворялся в освежающей лимонном, и она никак не могла понять, из чего сделан напиток.

– Что ты в него добавила?

– Здесь вода да медовка.

– Медовка?

– Мелисса иначе, мятка лимонная. Нравится?

Анна кивнула.

– Пойдешь со мной до поля? Шмелей послушаем, нарвём травок да навяжем букетиков. Так хорошо сейчас, в лучшую пору вступает земля.

– А я больше зиму люблю. Всё время прошедшую вспоминаю.

– Потому, что в новинку тебе чудеса местные пришлись, – засмеялась Матрёша, подтолкнула легонечко Анну. – И познакомилась кой с кем. Так пойдёшь со мной?

– Пойду. Всё равно делать нечего. Зачем я только спешила?

– Ничего, после летних святок к Оне вернёшься, а там и решишь уже где жить да что делать.

Матрёша принялась собираться. Анна же спустилась во двор, побрела к выходу.

На заборчике восседал кулем здоровенный растрёпанный котяра – давешний дворовый. Он приветственно взмахнул лапой и отчитался:

– Багаж прибыл! Твоя?

Под штакетником притулилась забытая у хомутницы сумка.

– Моя! – ахнула, захлопала от радости в ладоши Анна. – Откуда она здесь? Я уже не надеялась вернуть.

– Не надеяласи она, – передразнил кот. – Кавалер твой передать велел. А я что? Мне не трудно.

– Кавалер? – вспыхнула Анна.

– Ну! Не знаешь быдто.

– Как он её нашёл? Как забрал?

– Про то мне не докладывалси. – кот завозился, поправил на голове лохматую, стогом сидящую шапку.

– Не жарко тебе в ней?

– В самый раз! Кум поносить дал, – похвалился кот и вдруг вытаращился на Анну, взмявкнул удивлённо. – Ты её видишь??

– Вижу, конечно.

Дворовый разом съёжился и, выдохнув со свистом, залебезил:

– Не гневайси, владычица-матушка! Не признал, старею.

Соскочив с заборчика, он склонился до земли, нервно дёргая хвостом.

Анна озадаченно наблюдала за действиями кота.

Развлекается, что ли? Скучно ему, наверное. И решив подыграть, прикрикнула грозно:

– Признал, наконец? Распустились вы здесь. Ну, ничего. Всех заморожу!

Кот в ужасе присел на задние лапы. Борода встала дыбом, набилась в пасть.

Отплёвываясь, дворовый заголосил:

– Прости, матушка! Не лишай милости! Не губи только! Не ссылай в лес!.. Прижилси я здесь. Привык.

Это выглядело до того потешно, что Анна не выдержала и рассмеялась.

После повинилась смущённо:

– Прости. Пошутила я, не смогла сдержаться.

Кот некоторое время смотрел на неё не мигая, потом разом обмяк и завалился на бок.

Анна кинулась к нему, провела рукой по жёсткой шерсти, потрепала по холке, пока не расслышала слабое:

– Отвали, дурная.

С кряхтением поднявшись, прошёлся дворовый вокруг, обнюхал её зачем-то:

– Спужала ты меня! Думал, что сама хозяйка пожаловала! Ты когда голос возвысила – точь-в-точь она сделаласи! Я уж со светом попрощалси, думал, в землицу укатает.

– Что за хозяйка? Ты от кого-то скрываешься?

– Вот простодыра! И как я мог вас спутать? Про лесную хозяйку тебе баю! Похожи вы с лица-то, одна порода, а внутренность… – кот отмахнулся, поднял шапку и, волоча ей за собой по траве, ушёл в кусты.

4

С корзинкой в руках, в ярком кричащем сарафане из дома появилась Матрёша, и они отправились на прогулку.

Когда вышли к полю, Анна замешкалась:

– Вдруг обилуху встретим? Что тогда делать?

– Нее… Она по границе ходит, полдень любит. Сейчас не покажется.

– Матрёш, кот… дворовый бабы Они мне сумку принёс. Ту, что у хомутницы забыла.

– Вот молодечик! – засмеялась Матрёша. – Он парень пронырливый.

– Он про какую-то лесную хозяйку вспоминал.

– Морену? С чего вдруг?

– Кто это?

Матрёша пожала плечами, ответила нехотя:

– Как сказать. Не видел её толком никто из наших. Лишь тому показывается, кого забрать хочет. Не можно простому человеку выдержать её взгляд.

– Она как горгона?

– Которая со змеюками на голове? Вроде того. Всё жениха себе ищет. Столько молодцев сгубила-заморозила за века! Её время зима. Я девочкой застала обряд, когда чучело Морены по деревне возили, а после топили в реке.

– Зачем?

– Вроде как дорогу перекрывали, чтобы выйти к людям не могла. Русалкам то очень нравилось.

– Откуда знаешь?

– Да после рыба ловилась хорошо. Бабки и объясняли, что русалки рыбу подгоняют. Благодарят так.

– За то, что чучело утопили? – не поняла Анна.

– За то, что холодам вроде как доступ закрыли. Не любят русалки зиму, подо льдом не забалуешь. Да ты в интернетах своих погляди, там про всё написано.

Поле дремало под солнцем.

Они шли теперь в гуще трав, осторожно раздвигая руками гибкие стебли.

Розоватые шапки валерианы, белые колокольца купены, звёздочки гвоздики и кашка переплелись густой порослью, лениво замерли на припёке, лишь изредка вздрагивая под тяжестью насекомых.

Где-то вдали слабо слышались голоса – ребятишки играли в травах, перекрикивались весело, пугали птиц.

Матрёша сорвала ромашку, погладила жёлтую сердцевинку.

– Если верить старикам, у Морены повсюду глаза: в травах, цветах, любом живом существе, любой козявке летучей. Может, и за нами сейчас наблюдает.

Анна невольно поёжилась:

– Не пойму, как дворовый меня за неё принял?

– Иди ты! Как можно! Верь ему поменьше. Всё лето по дворам шатается, от безделья мхом до ушей порос.

– Ну, не знаю. Я его разыграла, и он явно струхнул.

– Струхнул, говоришь? – приостановилась Матрёша. – Дай-ка руку!

Повернув руку ладонью вверх, она долго всматривалась в переплетенье линий, молчала.

– Что? – немного нервно спросила Анна. – Всё очень плохо?

– Перемены вижу. Поворот тебе судьба готовит. Переломный момент какой-то.

– С зимы у меня перемены, когда сюда приехала и в ваши чудеса вляпалась. А теперь ещё и переезд. Чем ни поворот?

– Сказано тебе – впереди всё, – пробормотала Матрёша и взглянула на Анну странно, словно впервые увидела.

Когда набрали трав да увязали в букеты, засобирались домой. На обратном пути Анна расспрашивала про хомутницу, но Матрёша казалась рассеянной, больше молчала. Сказала лишь односложно, что колдовство такое есть, когда на жертву вроде хомута накидывают.

– Я бы сопротивлялась, не далась!

– Ты б не узнала об этом до поры. Не настоящий то хомут, порча.

И как не приставала Анна, ничего больше не стала объяснять.

У деревни их встретила Грапа. Сердито принялась выговаривать Анне:

– Ты хоть предупреждай, куда идёшь-то! Я испереживалась вся!

– Не жужжи, Грапа, – отмахнулась Матрёша. – Вишь, с поля идём, траву несём.

Когда подошли к дому, пригласила:

– Приходите вечерять сегодня. Посидим, посумерничаем.

– Чтой-то ты вдруг посиделки затеяла? – удивилась Грапа.

– Придёшь – узнаешь.

Чуть позже, разбирая заново обретённую сумку, нашла Анна мамину передачу в дорогу, маленькие шоколадки с фруктовыми начинками, из тех, что никогда не любила. Среди них затесался крошечный свёрточек, чуть побольше размером. Обёрнутые бумажным листком, лежали в нём непонятные украшения. А на листочке бабушкиным почерком приписка шла. Неровные буковки то наскакивали друг на друга, то разъезжались по сторонам, с трудом читались на выцветшей бумаге:

«Анюта, внученька. Вот тебе наследство моё – лунница да крест крестов, что по роду нашему передаются. На которое сердце укажет, то и оставь. Носи на шнуре простом, используй силу. Второе спрячь. Всё, что знала я, перейдёт к тебе через один из этих оберегов…»

По низу ещё строчки шли. Но как ни приглядывалась Анна, ничего не смогла разобрать.

Нежданная находка безмерно удивила Анну. Она расчувствовалась, всплакнула даже, вспомнив счастливые мгновенья из детства.

Потом принялась разглядывать дары – украшения-подвесы были старинные, тяжёлые, из чернёного серебра.

Красива была лунница – трёхрогим месяцем смотрела вниз. Тускло поблёскивали на ней три тёмных камешка да узоры шли крутыми волнами.

Крест крестов выглядел необычно. Был он косой, что буква X, линии по концам ограничивали чёрточки. Красная эмаль, покрывающая его, местами растрескалась, кое-где откололась. В сравнении с лунницей казался он слишком простым, даже грубоватым.

Для чего их носить? И какое из них выбрать?

Некоторое время Анна подержала обереги в руках, тщетно прислушиваясь к собственным ощущениям. Сердце молчало.

И тогда она решила поговорить с матерью, потребовать от неё объяснений.

Та ответила на звонок сразу, будто ждала.

– Почему ты мне ничего не сказала про обереги? Да ещё спрятала их среди шоколадок? – возмутилась Анна.

В трубке послышался вздох:

– Не хотела отдавать. Это отец просил. Он украшения в бабушкином доме нашёл, в пучке соломы лежали. Я и решила положиться на случай. Ты ж не любишь этот шоколад, подумала, что выбросишь вместе со свертком. Так было бы лучше для всех.

– Мама, ну почему?! Почему ты всё решаешь за меня? Это же бабулина память!

– Что теперь говорить. Нашла и нашла. Ты, главное, береги себя, дочь. Держись от непонятного подальше!

После Анна позвонила отцу. Она набирала раз за разом, с надеждой вслушиваясь в монотонные длинные гудки.

Неужели, опять не может ответить? Торчит на очередной выставке или не в силах оторваться от работы?

Отец очень редко бывал дома. Занимаясь очередной картиной, подолгу жил в студии, часто выставлялся по разным городам.

Его творчеством восхищались. Поражаясь силой его воображения, во всём искали скрытые смыслы и знаки. А он лишь рисовал незнатей. Тех, что всегда были рядом с людьми.

Анна поняла это теперь, когда сама прикоснулась к миру неведомого.

О зимних приключениях в Ермолаево она отцу не рассказала и очень жалела об этом теперь. Давно следовало поговорить с ним, а она всё никак не могла подобрать подходящий момент.

Расстроившись, Анна заглянула на сайт работами отца. Почти всю главную страницу занимала новая картина. Анна увидела её впервые.

На переднем плане в длинном причудливом платье стояла девушка. Чёрные волосы развевались по ветру, зелёные глаза бесхитростно смотрели в мир. Позади помещался полупрозрачный лик женщины. Прекрасная и надменная, с властным и жёстким выражением смотрела та в спину девушки. Вместо волос клубилась и свивалась кольцами вьюга. А по краям полотна узорами сплетался иней.

В который раз поразилась Анна мастерству и таланту отца, а ещё испугалась немного – в девушке узнала она себя, в прекрасной женщине тоже разглядела свои черты.

Анна никак не могла оторваться от картины, когда в окошко поскреблись настойчиво. За стеклом мелькнула знакомая кошачья мордаха.

Анна приоткрыла раму, пригласила:

– Залезай!

– Да не, я тутачки посижу. Воздух свежий и вообще… Я тебе гостинчик доставил. От бабуси. Принимай передачку.

Дворовый протянул корзинку, покрытую белой вышитой салфеткой. Внутри, румяные и тёплые, лежали аппетитные пирожки.

– С капустой да картошечкой, – облизнулся кот. – Тольки из печи.

– Угощайся, – предложила Анна.

Но дворовый отказался.

– Я ужо подъел чуток, не сдержалси. Скусная пища! Оня с кикой напекли.

– Как она?

– Терпит да дни считает. О тебе скучает, привет шлёт. А вот кума с кумом маютси.

– Это какие?

– Кикуня с суседушкой. Измучилиси ужо в дому сиднем сидеть. Бывалоча на крылечке соберёмси, посидим рядочком. А то к дальнему куму до баньки добредём. Там-то веселье!

– А шапка чья была? – живо поинтересовалась Анна.

– Дык, кума баенника. Шапка непроста, ежели взад перевернуть, невидимкой сделаешьси. Так то.

– Без шапки не получается? – удивилась Анна.

Кот смутился:

– Я табачок у деда таскаю. Ихний домовик злющий. Ни за что не пропустит! Дык я в шапке р-р-раз и прихвачу малостю. Мне много-то не надо.

– И он тебя не видит?

– Когда сма в невидимку перекидываюси – враз просекает. А в шапке нет. Не примечает. Хорошая штука. Жаль, кум жадничает, редко одалживает.

Когда кот уковылял прочь, Анна задумалась, чем бы его отблагодарить. Понравился ей беззлобный и забавный дворовый.

Вот только, что он любит? Кошачьего корма ему купить? Он же вроде как кот. Или лучше сигарет?..

Размышляя о том, Анна прошла на кухню, выложила на тарелку пирожки, похвалилась:

– От бабы Они передачка!

– Вишь, неугомонная какая! Заботится о тебе, – улыбнулась Грапа. – Давай почаевничаем что-ль.

Чаем называла она травяную смесь, заваривала в прозрачном чайничке свежий тимьян, добавляла к нему веточку розмарина, листочки мяты. Свежестью летней пахло от такого напитка. А ещё хвоей да зимними праздниками.

– Шустрый у Они дворничий. Ты несколько монеток ему подари на забаву.

– Зачем?

– Станет пересчитывать и радоваться, всё развлечение.

Анна спросила про лунницу – мол, что за знак такой.

– Знатный оберег! Особенно если по роду передаётся. От порчи да взглядов урочливых, от наветов недобрых. Ну, и любви да ладу семейному способствует. А почему интересуешься?

– Да так… Интересно стало, – Анна решила пока умолчать про свою давешнюю находку.

Грапа посмотрела на часы и поднялась:

– Пора уже собираться к Матрёше. Ты отправляйся, а я уберусь тут.

– Давайте лучше я сама. Не ждите меня, я быстро.

5

Про обретённое бабушкино наследство Анна собиралась рассказать всем сразу. А ещё хотела посоветоваться, спросить, как правильно выбрать себе оберег.

Чуть задержавшись, подошла она к летней кухоньке, густо увитой побегами плетистой розы. Только постучать не успела, невольно услышав о чём собравшиеся ведут речь.

– Как же мы прозевали? Заморочила Анька всех! Прикинулась невинностью святой!

– Тоська, не наговаривай на девку-то! – проскрежетал недовольно дед Семён. – Хорошая она. Непутёвая малость, это да. Но добрая, нет в ней зла!

– Прав Семён, – согласилась Грапа. – Думаю, девочка и сама не ведает свою судьбу.

– Я как увидала – чуть не рухнула! – возбуждённо вступила Матрёша. – Не поверила глазам! Ровненькие линии по ладони крестом сходятся, да на концах по чёрточке! Марова метка!

Анна взглянула на ладони – линии и чёрточки переплетались меж собой и совсем не походили на крест.

Марова метка! Что она означает? Когда появляется? Для чего? Неужели, теперь ей придётся прислуживать Маре? Попасть под её власть? Вопросы закружили в голове, настроение мгновенно испортилось, и Анна передумала, не захотела присоединиться к собравшимся.

Вернувшись в дом Грапы, сразу достала лунницу, продела в дужку простой серый шнурок да повязала на шею. Замерев, прислушалась к своим ощущениям, но ничего не произошло.

Тяжёлое украшение только давило на грудь, тянуло шею.

Анна раздражалась, но терпела, всё ждала особого знака или перемен, про которые писала бабушка.

Однако ничего не происходило. Не хлынули в голову бабушкины знания и секреты, не появилась сила – никак не проявил себя обещанный в наследство дар.

В растрёпанных чувствах вышла Анна во двор, выглянула за калитку.

Скоро вернётся Грапа. Возможно, придут и девчата.

Вот только ни видеть их сейчас, ни разговаривать с ними не хотелось.

И она побрела в сторону от дома, без всякой цели, просто так.

Незаметно для себя Анна вышла к реке.

Солнце давно скатилось за край, теперь луна хозяйкой оглядывала окрестности, посылала вниз прозрачно-призрачный, зеленоватый свет.

Ночь трепетала. Шептались ивы. Камыш шелестел чуть слышно.

Шуршала и потрескивала сама темнота, подрагивая, шевелилась в лунном свете.

Расстроенная, сбитая с толку, присела Анна на берегу, задумалась о жизни.

Наверное, права была мать – не стоило ничего менять.

Возвращение в Ермолаево оказалось напрасным.

Все те, к кому она так стремилась, не приняли её в свой круг.

Осторожничают, умалчивают о чём-то… Словно считают её недостойной. А может опасаются чего-то?..

Но ведь и мать не понимает её, а отец вечно занят своими картинами.

Тимофей – тот жалеет и только… Баба Оня скрывается, избегает…

Никому до неё нет дела! Никому она не нужна!..

До того невмоготу сделалось Анне от этих мыслей, что сорвала она лунницу и зашвырнула подальше в реку.

Бесшумно скрылся оберег под водой.

И замерло на миг сердце, сжалось в тревожном предчувствии.

В том месте, где затонула лунница, поднялась голова – тёмная да гладкая, как у змеи. Скрывшись, вынырнула поближе. И выдвинулось в полный рост из реки нечто вроде цапли. Худое да узкое, ряской залепленное, постояло да пошло к берегу, высоко вскидывая длинные ноги.

А по земле брели к Анне другие существа – бледные и расплывчатые, почти бестелесные девы.

Вскочила Анна и сразу оказалась среди них, в самом центре нечистого хоровода. Взявшись за руки, двинулись водяницы по кругу, на протяжной унылой ноте завели монотонное пение, без слов, без смыслов. Голенастое нечто застыло неподалёку. В когтистой лапе сжимало оно лохматый венок из спутанных водорослей.

Поворачиваясь за водяницами, принялась Анна креститься. После осенила знамением нечисть. Но не испугались существа, продолжили кружение. И пели, пели!..

Тимофеева дара – обережного мешочка, что охранил от хомутницы – больше у Анны не было.

Лунницу она утопила. Да и неизвестно ещё, помогла бы та или нет.

– Кто-нибудь, сюда! – позвала Анна, и закричала громче, что есть силы. – Сюда! Спасите! Тону!

– Что ж такое деетси! Ах вы, чертовки водянистые! А ну, пошли отседова! Кыш-ш-ш! Кыш-ш-ш, мокрота! – откликнулся знакомый голос.

Дворовый выпрыгнул из темноты, заметался по берегу, размахивая лапами.

– Кыш! Кыш, мокрота донная! Прочь, мокрухи недожаренные!

Водяные существа продолжали свой кружение, никак не реагируя на нападки кота.

Тогда тот кинулся к реке, застучал лапами по воде, заорал:

– Кум! Кум-водяник! Укроти хоровод, уйми мокроту!

Но не откликнулся водяной. Не всплыл из воды посмотреть, что случилось.

Вместо него вывалилась на берег ещё одна жуткая тварь.

Перемазанная тиной, некоторое время сидела отдуваясь. Глянцевые, бугристые от бородавок бока ходили ходуном. С раздутого лица следили за Анной мутные шарики белёсых глаз, лягушачий широкий рот кривился гримасой.

Неожиданно ловким прыжком перенеслась тварь в круг, цепко ухватила перепончатой лапой волосы Анны. И не было никакой возможности вывернуться, высвободиться из крепкого захвата!

Распался страшный хоровод, подступило голенастое существо, нацелилось на голову Анны венком…

– Пипец котёнку! – воинственно взревело рядом.

Меховым комом подкатился дворовый под длинные лапы, повалил голенастого навзничь! После с воем метнулся к жабоподобной твари, да только та оказалась проворней, отбросила его шлепком на середину реки.

Страх за дворового придал Анне сил. Извернувшись, пнула она в лицо водяную уродицу. А когда скользнул по ладони лунный свет – вспыхнули ярко линии судьбы, сложились в крест крестов, ослепили водяниц.

С визгом и воем, кинулись те по сторонам. Отступила, ушла под воду и мерзкая жаба. Подевался куда-то, уполз по траве голенастый.

В один миг опустил берег.

Лишь шли по воде пузыри – в том самом месте, куда ухнул дворовый…

***

С рассветом на реку опустился туман.

Костерок на берегу почти затух.

Дворовый задумчиво счистил с усов рыбью чешую и, сморщившись, потёр плечо. Теперь долго будет болеть – старая водяниха была тяжела на лапу.

Анна дремала рядом. Иногда ворочалась и вскрикивала сквозь сон, и тогда кот грозил пальцем крошечной старухе, словно слепленной из серой паутины. Кутаясь в истрёпанную шаль, склонилась она над лицом спящей, будто разглядывала что-то.

Наконец, кот не выдержал, прошипел сердито:

– Что крутисси вокруг девки. И так намаяласи бедолажная наша. Уйди прочь! Пусть хочь отдохнёт малостю.

– Для неё же стараюсь! От Они весточку транслирую!

– Транссс… рули… лиру… Тьфу на тя, дрёмка! Откуль только набраласи словесов? Переведи!

– Как был тупицей, так и остался! Хорошо, что не пошла за тебя. – старушонка кокетливо склонила голову, погрозила дворовому пальцем.

– Дурной был, вот и сваталси. Таперича ни в жисть не повторил бы! От зауми твоей у меня колики буровят.

– Колики у тебя от сырой рыбы! Обожрался на дармовщинку!

– Меня кум-водяник угостил. Посидели, побалакали. Если б не дурища та, – кот кивнул в сторону Анны, – погостить бы осталси, недельки на две.

Вскрикнув, Анна завозилась снова, и дрёма легонько подула ей в лицо, принялась обмахивать дырявым веером. От каждого движения с перьев сыпались пух да труха, но Анна успокоилась, задышала ровнее.

– Что учудила-то! Лунницу задумала утопить! – кот поднял оберег за шнурок, покачал на весу, рассматривая.

– Не её это знак, – поджала губы дрёма.

– Твоя правда, – вздохнул кот. – Другое сродство у нашей Анютки.

…Через поле шла бабушка. Как ни старалась Анна, не могла рассмотреть её получше. Всё из-за солнца, что било в глаза. Бабушка остановилась поодаль, махнула рукой, показала – не подходи.

– Почему ослушалась, Анюта? Не приехала за стригушкой в срок? Я в неё знаки рода спрятала. Наследство твоё.

– Прости, бабуля. Так вышло.

Бабушка взглянула укоризненно, поправила на голове светлый платочек.

– Одиноко мне, бабуля. Не знаю, как дальше жить, что делать…

– Оттого всё, что не приняла вовремя дар. Сила твоя внутри мечется, выхода просит. Укорот ей нужен. Содействие. Теперь только выбрать осталось. Не ошибись!

– Как выбрать, бабуля? Который из знаков мой?

– То просто, деточка – к сердцу прислушайся.

– Мне так плохо без тебя!

– Полно, Анюта. Ты сильная. Прими, что следует. Живи, как по роду писано.

– Бабушка, спросить хочу… – начала Анна, но бабушка задрожала, поплыла, постепенно растворяясь в ярком сиянии…

На лицо упала холодная капля. Одна, следом другая…

Анна отмахнулась, перевернулась на бок.

Что-то влажное коснулось щеки, прошлось по лбу.

Дождь идёт, – вяло подумала Анна и окончательно проснулась.

Встретившись взглядом с незнакомой старушонкой резко села, пытаясь сообразить, где находится.

В руках у старухи то ли тряпка была, то ли ком из мокрых водорослей.

– Покемарила? – осведомилась она. – Вот и ладушки.

– Ох, девка, одни проблемы с тобой! Скольки ещё чудить собираешьси? – проворчал сидевший поодаль дворовый.

Вскрикнув от радости, Анна бросилась обнимать и тормошить кота.

– Ты спасся, ты живой! – кричала восторженно, теребила кудлатую жёсткую шерсть, дёргала за встопорщенную бородёнку.

– Охолониси! – орал, отбиваясь, кот. – Изомнёшь ведь шубейку.

– Да что ему сделается? – удивилась странная старушонка. – Водяного повидал, рыбкой угостился.

– Я так испугалась! Хотела за тобой нырнуть! – Анна замялась и продолжила растерянно. – А что дальше было не помню.

– Потому, что заснула. – охотно пояснила старушонка.

– Заснула?..

– Пришлось мне до тебя дотронуться. У самой воды перехватила! Едва успела удержать. Сейчас бы не здесь, а по дну бродила, с жёнками водяного знакомилась. Ему как раз очередную подыскивают. Про венок-то хоть не забыла?

В памяти Анны возникло голенастое нескладное существо, держащее в лапах лохматый мокрый венок.

– То-то! – довольно кивнула старушонка. – Хорошо, что не вышло тебе его примерить!

6

В доме было тихо и сонно.

Анна этому даже обрадовалась. Значит, Грапа не хватилась её и не переживала, не кинулась искать.

Уже возвращаясь с реки твёрдо решила, что начнёт носить крест крестов. Даже интересно стало, как повлияет украшение на её жизнь, улучшит или, наоборот, усложнит.

Возможную силу оберега задумала пустить Анна в помощь знакомым – отвадить хитку от бабы Они, вызволить Тимофея с иной стороны. Как сделает это, совсем не представляла, надеялась, что всё сложится само собой.

Ладонь после случая на реке слегка саднило. Анна поглаживала её да иногда подносила к глазам, но различить линии креста по-прежнему не получалось.

Когда спрятала лунницу и собралась взять другой из оберегов – обнаружила пропажу. Не оказалось креста на месте, исчез он, словно и не существовал вовсе.

Обыскав всё вокруг, Анна присела на кровать, постаралась вспомнить, когда видела украшение в последний раз, задумалась— куда же оно могло подеваться. Никому ведь про него не говорила, никому из знакомых не показывала.

Удивительно, но она совершенно не расстроилась. Наоборот, ощутила странную уверенность в том, что всё идёт как нужно.

Если ей суждено носить маров крест – тот обязательно найдётся! – сделала Анна неожиданный вывод и успокоилась.

Спать совершенно не хотелось. Хотелось вкусного.

Побродив по кухне, Анна поставила чайник и решилась на вольность – на сыворотке, оставшейся от молока, завела блинное тесто.

Она дожаривала уже десятый блинчик, когда на кухню вышла хозяйка.

– Ты что ж не зашла к Матрёше? Собиралась же… – поинтересовалась вяло, потирая лоб. – Голова с утра гудит. У меня на погоду всегда так. Вчера все расклеились, быстро разошлись.

Анна промолчала, ловко перевернула поджаристый дырчатый блинок.

– Да ты спорая какая! – восхитилась Грапа. – Уже и блины состряпала!

– Ничего, что хозяйничаю у вас?

– Да на здоровьичко! Вон, какой вкусноты наготовила!

Присев к столу, Грапа раззевалась:

– Никак не проснусь. Завари нам кофейку. Возьми на полке, в баночке.

Среди бутылочек и бумажных пакетов Анна без труда нашла пузатую баночку тёмного стекла. Отвинтив крышку, вдохнула непривычный, слегка резковатый запах.

– Желудёвый, – пояснила Грапа.– Хорошо бодрит.

Когда комнату наполнил яркий древесный аромат, попросила:

– Вмешай ещё медку для сладости.

Анна послушалась. Однако себе не добавила, пригубила как есть.

Терпкий островатый вкус разлился во рту. Шоколадная горчинка чувствовалась в нём, и крепость настоящего кофе.

Грапа пила маленькими глотками, причмокивала довольно:

– Хорошо-о-о… Троица вот-вот. Сходим за березовыми ветками? Нарвём и цветов.

– Сходим, – согласилась Анна. – Может, и бабу Оню пригласим?

– Нельзя ей пока.

– Из-за хитки?

Помолчав, Грапа вздохнула:

– Раз знаешь, зачем спрашиваешь?

– Понять пытаюсь – хитка, что, держит её, не пускает?

–Хитка к Оне привязана. Оня за порог, и та следом. А вокруг люди. Напугаются, судачить примутся почём зря. Да и опасно это. Хитка, она взглядом ловит. Глянешь на неё – не отвяжется после, с собой заберёт.

– Светку же не забрала.

– Зато перекосила знатно, на всю жизнь теперь метка останется.

– И нельзя ей помочь?

– Светке-то?

–Хитке…

– Нельзя. Ты погоди немного. После духова дня Оня освободится. Наговоритесь тогда.

Грапа поднялась тяжело, приоткрыла окно, крикнула кому-то на улице:

– К нам? Проходите, не заперто.

Через пару минут в кухню ввалились девчата.

– Чаёвничаете? Дело не пыльное. – Тося тщательно обшарила взглядом Анну, следом оглядела стол. – Смотрю, и блинов нажарили, не поленились с утра.

– Присаживайтесь и вы с нами, – пригласила Грапа.

– В другой раз. Мы до посёлка собрались. Хочешь с нами, Ань? – Матрёша всё же не удержалась, ловко подцепила тоненький блинок, похвалила. – Вкусно! Кружевной какой. И масла не пожалели.

– Смотри не лопни, – поддразнила Тося и сощурилась на Анну. – Так что в планах? Ты с нами?

– Мы к лесу собираемся. Веток берёзовых наломать. Цветов нарвать, – ответила Грапа.

– Седни туда не ходите! Забыла что-ль, Грапа? Ровно год, как Агапы не стало. Будет вихрем колесить.

– Ох, правда твоя! – Грапа всплеснула руками. – Из головы вылетело совсем! Она ж за вдовцом была. А это дело такое…

– Какое? – непонимающе переспросила Анна.

– Он, как представился, с первой-то жёнкой воссоединился. А Агапе после пары не нашлось. Таких бедовок и гоняет ветром, собирает в вихри с бесами да проклёнышами.

– Да. Да! – подхватила Матрёша. – Носятся без цели вдоль дорог. Человека застанут – запорошат глаза, завертят юлой, а то и с собой утащат. А ежели кто перебежит тому вихрю дорогу – колесом скрутится да окривеет! Да так, что родные не признают. Помните Лушу?

– Ну, положим её не только от того скрутило…

– Да как же не от того, Тось? Она ж за сестрой кинулась в вихрь… – обернувшись к Анне, принялась рассказывать Матрёша. – Их две сестры было. Лушка старшая, а Матрунька малая. Лушка ей и за мать, и за отца. Ну, и не доглядела как-то, заработалась на поле. А Матрунька играла на тропочке, недалече. А тут потемнело враз да понёсся столб чёрной пыли, и прямо на Матруньку. Та крикнуть не успела, как её проглотило! Только Лушка увидела и сиганула за сестрой. Её уже после нашли. Бесчувственную. А Матрунька так и сгинула…

– Ты позабыла что-ль? – перебила подругу Тося. – Луша ведь в безлуние родилась! Оттого и перекошенная такая.

–Безлуние? А так бывает? – удивилась Анна.

– Чего ж не бывать. Закрыло луну, вот тебе и безлуние.

– Чем закрыло? Тучей?

Девчата переглянулись. Тося закатила глаза, но объяснила:

– Бывает такое время, когда луна отворачивается. Навроде как обращается к миру тёмным ликом. Ненадолго, люди того не замечают. Но ежели родится кто в такой час – наперекосяк вся жизнь попрёт. Вот как у Лушки.

– Да ты путаешь всё! – отмахнулась Грапа. – Помню…

– Я путаю?! – Тося побагровела от возмущения. – Вот, что я тебе скажу, беспамятная ты наша!..

– Девчата, не начинайте! – принялась уговаривать Матрёша. – Не заводитесь, не до того сейчас!

Анна не стала следить за развитием спора. Взяла приготовленную заранее тарелочку, где под салфеточкой дожидались блины и вышла во двор.

За домом присела на бревно, позвала:

– Киса-киса-кис…

– Никакого уважения! Нет бы поклонитьси, батюшкой дворовым наречь! – просипело позади.

– Я тебе блинов принесла, батюшка дворовый. Со сметаной.

Кот оживился, принял в лапы тарелку и аппетитно зачавкал.

– Ммм… А ты девка что надо! Соображаешь по хозяйственной части! Одобряю!

Управившись с угощением, спросил с надеждой:

– Может, у тебя и рыбка припасена?

– Ты рыбки у водяного переел!

Кот заворчал что-то недовольно, но Анна перебила:

– Представляешь, меня никто вчера не хватился!

– За то дрёме спасибочки, об тебе заботу выказала. Наслала на девчат сну, чтобы не прознали про гульки твои самовольные. Всё меньше попрёков.

– Позови дрёму. Угостить и её хочу.

– Дык, затаиласи где-то. Она ж ночница, днём не работает.

– Ты видел безлуние?

Кот вздрогнул, взмахнув лапами, уронив опустевшую тарелку.

– Свят-свят-свят! Дядька мой, сарайный, через ту безлунию помешалси! Когда луна глаз закрывает, дюже опасное время делаетси для нашего брата. Находит такое неистовство, у-у-у-у!..

– У-у-у-у, – пробормотала Анна и, помолчав, призналась неохотно. – Я маров крест потеряла. Вроде никто не брал, а найти не могу.

– Ка-а-ак? – взвизгнул кот. – Кому говорила про него?

– Так никому не говорила! В том-то и дело!

– Ох, девка! Неуж кто-то пакостю задумал? Поберегиси таперича!

Следующие несколько дней перед Троицей занимались приготовлениями.

Соблюдали обычай – прибирали в доме, украшали комнаты букетами свежих цветов и зелёными ветками: берёзовыми, дубовыми да рябиновыми.

А настал праздник – с раннего утра шумно сделалось в Ермолаево. Весело перекликались соседки, гомонила ребятня, носилась стайкой, стучалась в дома, предлагала ветки в обмен на монетки. Хозяева не скупились, щедро отсыпали мелочёвку. Считалось, что охранит это от многих неприятностей, поможет сберечь здоровье.

Кто-то из местных собирался в храм, что в соседнем посёлке.

Грапа же наладилась за целебными травами. Пригласила с собой и Анну:

– Поможешь мне. Успеть хочу до восхода, чтобы быльё особые свойства удержало.

И Анна согласилась, пошла с ней.

Поле раскинулось в жемчужной дымке. Пышным облаком укрыла та окрестности, лишь кое-где пропуская робкие солнечные лучи.

Пахло влагой и зеленью – свежим, ни с чем не сравнимым ароматом зарождающегося лета.

Нарисовать бы открывшуюся картину, но не передалась Анне способность отца к живописи. Да и красок не хватит, чтобы отметить все тонкости и переходы нежнейших оттенков.

Грапа шла не спеша, часто приостанавливалась, рвала растения с приглядкой. Склонившись низко, шептала что-то. После осторожно обрезала или выдёргивала с корнем, показывала Анне да объясняла, как называются, в чём польза, в чём опасность. Анна слушала внимательно, старалась запоминать.

– Что вы шепчете всё время?

– Договариваюсь с ними, прошу, чтобы пособили, поделились силушкой.

Где-то недалеко закурлыкало причудливо – тихонечко, но трескуче.

Анна тут же заозиралась в поисках незнакомой птицы, да Грапа одёрнула:

– Не птица то, лядащий резвится, соломенный дух. В старом стогу перезимовал у кого-то, теперь вот проснулся и радуется, что земля на лето повернула, что трава выросла. Придёт срок – будет новое сено, свежее, душистое, как он любит.

И глядя на остановившуюся Анну добавила:

– Ты меня слушай, а про травки не забывай, не теряй время.

Лядащий не отставал. Ветерком крутился возле них, покалывал травинками ноги, сдувал пылинки и пыльцу в глаза – шутил.

– Не боись, он не покажется. Шалит просто. Хорошо ему нынче.

Анна старалась в точности повторять действия Грапы. Но в какой-то момент сбилась, стала рвать всё подряд – решила сплести венок. Задумала вечером на реке пустить вплавь да загадать имя суженого. Бабушка когда-то рассказывала о подобном обычае.

– Ты что ж творишь-то, Анька! Гребёшь что ни попадя! – прикрикнула Грапа.

– Я для венка.

– Зачем тебе сдался?

– Хочу погадать, – покраснела Анна.

– То на Купалу принято по воде венки пускать да свечи к ним прилаживать.

– На Троицу тоже. Мне бабушка рассказывала!

– Оставь затею. Нельзя сейчас к реке. Ни мыться, ни купаться, ни просто бродить. На дно утянут!

Анна в который раз мысленно поблагодарила дрёму за то, что усыпила девчат. И ни Грапа, ни кто другой не подозревают о недавнем случае, что произошёл с ней.

– Ты… как себя чувствуешь? – Грапа смотрела изучающе.

– Вроде нормально, – удивилась Анна. – А что?

– Да ничего, – чуть фальшиво ответила Грапа. – Смирная ты последнее время, вот и забеспокоилась я – не случилось ли чего?

– О будущем думаю. – Анна почти не лукавила, её правда занимали мысли о дальнейшей жизни. А ещё немного тревожило непонятное желание отправиться в лес. Иногда настолько сильное, что хотелось ему покориться, и лишь доводы рассудка сдерживали это необъяснимое стремление. Помнила она про то, как легко перешла на иную сторону, слишком хорошо представляла неведомую силу, что таилась там.

Грапа продолжала внимательно её разглядывать, и Анна поспешила поменять тему, проговорила с сожалением:

– Тося ко мне переменилась…

– Ещё бы, – Грапа сорвала душистый любисток, растёрла в пальцах. – Боится за брата. Тянется Тимофей к тебе, беспокойным стал, ворона посылает сюда за новостями. Вот она и переживает.

– И мне он нравится. Очень! – призналась Анна. – Почему Тося против?

– Не прикидывайся дурочкой. На другой стороне он. Сам выбор сделал, примирился да приладился к нему. А тут ты перья перед ним распустила! Вот и мечется. О тебе все мысли.

Жалко было Анне Тимофея, но до чего приятно слышать, что не равнодушен он к ней! И она решилась спросить у Грапы:

– А если замену сделать?

– Это как же?

– Тимофея вернуть, а вместо него Тосю отправить.

– Шустра ты чужими жизнями распоряжаться! Ты была на той стороне? Знаешь, каково там? А человека посылаешь! Тимофей выбор сделал. Пошёл вместо сестры. Теперь там и останется.

– Была! И не раз была! Если б не Тимофей…

– Что он дался тебе, не пойму? У вас в городе полным-полно парней. Ты девка красивая, яркая, быстро найдёшь замену. Послушай меня – уезжай. Для твоего же блага советую. Не стану лукавить – не рады тебе здесь. Оня переживает, Тося сама не своя…

– Баба Оня из-за внучки переживает, а Тося из вредности! Не распоряжайтесь, что мне делать, а что нет! Я вашего совета не спрашивала, – Анна понимала, что лучше бы смолчать, но не могла остановиться.

– Ох и цекавая ты. Не держатся на языке слова-то. Смотри, не пожалей после! Когда все от тебя отвернутся!

7

От обидных слов Грапы Анна застыла. Где-то внутри скрутился ледяной комок, холодом закололо пальцы. Повернувшись, пошла она прочь, раздвигая руками травы. И не видела, что лёгкой изморозью оставляет след на нежных листочках.

А Грапа это заметила, охнула, прижала руки к груди не в силах поверить.

Мёрзла Анна.

Шёл изнутри холод, подбирался к сердцу, колол словно острый сучок.

Обхватив себя руками и пытаясь согреться, остановилась она под ярким солнцем. Подумала о бабушке и о Тёмке.

Словно ласковые руки прошлись по телу лучи, мягко скользнули по волосам. И спало напряжение, а следом вернулось тепло.

Зря она нагрубила Грапе. Только обидела человека. Неуютно им будет теперь под одной крышей. Неловко.

Попрошусь к Матрёше, – решила Анна. А откажет, пойду по дворам. Кто-нибудь сдаст комнату приезжей.

Долго стояла она, глядя на лес. И решившись, медленно пошла к нему.

Свежо, таинственно было в чаще. Приглушённый свет завис среди деревьев, перламутром переливаясь под робким ещё солнечным светом.

Птицы сновали в листве. Пересвистывались, щебетали, прославляли новый день. Стрекотали суетливые белки, возились и что-то беспрестанно искали в кронах.

Ступая по мягкому мху, неспешно брела Анна вперёд.

– Где-то должен быть переход, – бормотала под нос упрямо, – найду и останусь у Тимофея, он меня не прогонит.

– Ты видела его дом? Согласилась бы жить в таком? Среди нечисти? Быть готовой к внезапным визитам и встречам? – пытался предостеречь её внутренний голос.

Ответов на эти вопросы у Анны не было, и она старательно гнала их от себя.

Неподалёку зазвучало пение. Складно лились девичьи голоса. Звенела и переливалась красками мелодия, растворялась в воздухе, радовала душу.

Меж стволами замелькали белые платья – кружились в хороводе девушки, струились до земли зелёные косы.

Чем сильнее приглядывалась к ним Анна, тем сложнее было различить танцующих. Когда же подошла поближе – они и вовсе исчезли, стихло чудное пение. Лишь берёзы стояли кругом, разведя в стороны длинные ветви.

Обняла Анна ближайшее деревце, проговорила негромко:

– Ты меня видишь, Мара? Матрёша говорила, что видишь. Знаешь про оберег. Только потерялся он, подевался куда-то… Подскажи, как мне быть? Что делать? Запуталась я, себя не пойму.

Опустила ветки берёза, укрыла Анну зелёной завесой. Хорошо ей стало. Спокойно. Притихла подле ствола. Задремала…

…Девочки лет пяти-шести жались друг к дружке среди сугробов. В латанных валенках да истёртых тулупчиках, похожи были меж собой. Из-под платков выбивались, спускались почти до земли косицы – у одной чёрные, у другой – золотистые.

Быстро темнело, сильнее жалил мороз, всё теснее смыкались вокруг корявые ночные тени.

Обессилив от страха и холода, соскользнула одна на снег.

Вторая принялась поднимать, уговаривала:

– Надо идти! Вставай! Ну же!

– Мне тятя обещал, что заберёт. А сам не едет, – хныкала светленькая. Черноволосая смотрела серьёзно, с жалостью и обреченностью. Помнила она, как кричала прошлым днём мать, как проклинала бабку Петрину, что дурную весть принесла к ним в дом.

– Не отдам, не отдам! – выла волчицей. Отец и брат с трудом сдерживали её, не давали добраться до бабки.

Та же словно не замечала, говорила медленно, с усилием:

– Видение мне было. Требует Морена двух девочек. Выбирать будет. Пришло время.

– Не отдам… – просипела сорванным голосом мать.

– Придётся. Тяжело мне стало, не справляюсь. Ведающая новая нужна.

– Почему к нам пришла?? В деревне много домов, в каждой семье дочери!

– Морена велела ночку и зорьку привести.

– Ночку… – выдохнул брат.

Бабка кивнула:

– У Нюрки вашей волосы что ночь черны. У подружки Маняшки колосьями золотятся.

– Подруг забирает, – процедил отец с ненавистью. – Может, откуп предложить?

– Деревне защита нужна, сила! Откажете – накличете на всех мор. Смирись. Авось, Нюрку выберет. Шустра она да сноровиста. Не то, что подружайка.

– Мороз лютует, замерзнут они!

– Смирись!..

Хотела Нюра сказать про то подружке, да пожалела, промолчала, лишь крепче сжала в ладошке своё сокровище – старую бабушкину свистульку.

Выплакавшись до икоты, Маняшка затихла. Не отзывалась больше, забылась.

– Не спи, не спи! – трясла, тормошила подружку Нюра. Кричала той в лицо, растирала снегом, щипала.

– Не спи! Не спи, Маняша!!

Только всё без толку.

Сорвала тогда с себя платок, как могла, укутала Маняшку. Сама задрожала – совсем близко подступил холод, прихватил ледяными руками, ожог до самого сердца.

Напрасно теперь пыталась Нюра согреться – не хватало сил двигаться, ничего не хотелось больше.

Когда замёрзли слёзы на щеках, присела подле Маняшки, обняла, поднесла к губам деревянную птичку, с трудом разлепив застывшие губы, подула.

Вдруг услышит её кто-то? Вдруг, спасёт??

А потом всё равно стало. Выпала из рук птичка, повалилась следом на снег и Нюра, только не вышло упасть – подхватил её кто-то, понёс…

Очнулась в санях, под медвежьей шкурой тепло было, уютно.

Потёрла глаза, принялась озираться.

– Ищешь кого? – напротив сидела женщина. Белое лицо было что чистый снег, брови да ресницы словно инеем припорошены. Волосы под платом узорчатым забраны. Шуба длинная в каменьях вся да серебре.

Оробела Нюра, но отвечает:

– Маняшку ищу.

– Рядом смотри, – женщина повела головой в сторону, где тихо сопела раскрасневшаяся от тепла подружка.

Обрадовалась Нюра, повернулась к спасительнице – а та другая теперь! Черноволосая да зеленоглазая. По подолу платья цветы раскрываются, зеленеют травы. И тепло струится, как в летний полдень!

– Ты – Морена! – догадалась девочка.

– У меня много имён. Да то не важно… Вижу, что смела ты и сильна, верна дружбе.

Сказала и взяла Нюру за руку, прижала ладошкой к своей ладони, заговорила непонятное что-то, напевное. И понесло девочку словно по речке. Так свободно, так легко стало! Когда летом купались у мельницы – похожее чувство она испытала, и прохладу, и тепло одновременно.

А когда вложила Морена ей в руку что-то тяжёлое – увидела Нюра крест. Необычный, красный да блестящий, словно леденец.

– Хранитель это. Носи не снимая. По роду передавай.

– А Маняшке ты тоже подарок сделаешь?

– Слаба она, недостойна.

– Ты не съешь её? – испугалась Нюра.

Засмеялась в ответ Морена. Всё сильнее, всё громче. Поднялся ветер, закрутил снег – подхватил их с подружкой, взмыл в высь, в миг домчал до деревни…

…Проснулась Анна. Не сразу вспомнила, где находится. Удивилась лету и цветам. Только потом поняла, что привиделся ей чудный сон. Красочный и пронзительный, будто явь.

Меж тем снаружи зашептались.

Собрались на поляне древяницы, собой худы да кожей шершавы. Под спутанными в колтуны волосами прятали уродливые лица, тела скрывали сплетёнными рубахами из трав.

Сцепившись руками, повели они хоровод да приостановились, принюхиваться принялись. Повернулись разом к берёзе, что Анну скрывала, двинулись к ней осторожно. Не смели отчего-то прикоснуться к ветвям, лишь приглядывались – кто там, за ними.

Приникла Анна к стволу, затаила дыхание. Только не помогло это – учуяли её древесные существа. Заметались, заволновались, заскрипели досадливо, близка была Анна да недоступна. Не получалось до неё добраться, не получалось вовлечь в хоровод.

Стали тогда древяницы кругом и запели отрывисто, резко, очень неприятно для слуха. Дрогнула берёза, задрожали ветви, пошли расходиться по сторонам.

Не успела испугаться Анна – как похолодела ладонь, в потом сразу вспыхнула жаром. Словно прятались в ней две противоположности, да никак не могли уравновесить друг друга.

Вспомнила Анна встречу на реке и, не задумываясь, шагнула к нечисти, выставила вперёд руку.

И отпрянули существа, живо скрылись за деревьями, словно в стволах растворились.

Анне же нехорошо сделалось. Запылало лицо, и тут же застыло, будто корочкой ледяной покрылось на миг.

– Что ж такое со мной?? Как справиться с этим?!

– Верни хранителя! – подсказала, прошелестела листвой берёза.

И отпустило, отошла дурнота.

Нужно было возвращаться, но запуталась Анна, сбилась, не нашла среди деревьев тропинки. Тогда решила идти наугад, прислушиваясь и приглядываясь к лесу.

Деревья казались теперь другими – выше стали да шире, затерялись в небесах кронами. И чудилось среди шелеста недовольное:

– Чужачка-чужачка-чужачка! Прочь-прочь-прочь!

Впереди выглянул из-за ствола высокий силуэт, рогатый вроде да козлоногий, всхрапнул резко и скрылся. Откликнулись ему с ветвей стрёкотом крошечные незнати – мохнатые, с глазами-плошками, с длинными хвостами.

Заворочалось, завздыхало среди корней… Крохотные, смахивающие на крыс, старушонки кинулись из-под ног, затаились вдоль тропинки, возбуждённо залопотали.

С шумом мелькнуло большое да встрёпанное, пронося на спине то ли сучок, то ли огромного богомола.

Захихикали дребезжащие голоса, отозвались эхом высоко в листве…

Разошлась на Троицу нечисть, разгулялась белым днём!

И вдруг знакомое грянуло:

– Крааа-крааа-крааа!

Слетел девушке на плечо ворон, крепко ухватился когтями, потянул клювом прядь волос.

– Тебя Тимофей прислал? – не срывая радости, потянулась Анна погладить глянцевые перья. – Проводи меня к нему!

Ворон послушался, полетел вперёд. И она поспешила за ним следом.

Мимо лесных существ бежала теперь смело, старалась не смотреть, лишь краем глаза подмечая их страшное полузвериное обличье. И не заметила, как оказалась на исходном месте, с которого вошла в лес.

Покружил над ней ворон, каркнув прощально, улетел назад.

– Я же хотела к Тимофею! – разочарованно крикнула Анна. Топнула ногой с досады, чуть не расплакалась.

Оставалось одно – возвращаться к Грапе да просить о помощи дворового, вместе с ним искать маров крест.

Помешкав немного, пошла Анна полем к деревне.

Среди цветов заметила Матрёшу – та ползала на коленях и ворошила траву, будто искала что-то.

Не сдержалась Анна, окликнула:

– Матрёша!

– От напугала! Аж сердце зашлось! – подскочила Матрёша кузнечиком. – Разве ж можно так подкрадываться!

– Что делаешь?

– Сорочье мыло ищу. Смолку клейкую. В другой то день растёт себе спокойно, из себя высокая, приметная. Издали хорошо видна. Подходи да рви сколько надобно. А нынче не так. Прячется она на Троицу. Не даётся в руки.

– Почему? – удивилась Анна.

– Знать бы, – вздохнула Матрёша. – Припозднилась я. До зари не прихватила. А теперь только колени наломала.

– Зачем тебе смолка?

– От морщин и веснушек использовать. Молодильное средство, действенное!

– В другой день собери.

– Не то выйдет. Ну, что уж теперь жалеть, сама поленилась. Ты-то откуда идёшь?

– Из леса.

– Ну?! На Троицу в лес ходила? Одна??

Анна кивнула и поведала Матрёше про все события нынешнего утра.

Та слушала внимательно, не перебивала.

Анна ничего не стала скрывать, рассказала и про то, как смогла отпугнуть древяниц.

– Я испугалась, когда холод пошёл, потом тепло вернулось. Как может быть такое?

– Выходит, права я была. Есть в тебе частица Маровой силы. Мара – она ведь вроде хозяйки над всем. Равновесие в природе сберегает. Потому и кидало тебя в жар да в холод, что не можешь ещё силой управлять.

– Да откуда она у меня??

– Про то не скажу. Сама додумывай.

– Может от бабушки?.. Мне от неё два украшения достались: лунница и крест.

– Дай угадаю… крест большой, необычный, на концах чёрточки?

Анна кивнула:

– Мне его родители передали. Представляешь, уже здесь его нашла, среди шоколадок!

– Покажи! – потребовала Матрёша.

– Не могу. Потеряла.

– Как так?

– Сама не пойму. Хотела надеть, а его и нет.

– Где хранила?

– Среди вещей.

– Что ж не носила?

– Не знала, что выбрать. Его или лунницу.

– Но в руки ты его брала?

– Конечно. Подержала немного, только ничего не почувствовала.

– Надеть нужно было! Хотя и так защита сработала. Я не сказала сразу, а должна была… Помнишь, ладонь твою смотрела?

– Перемены нагадала.

– Метка у тебя там. Маров крест. Знак родовой, что силу держит. Оберег всего лишь проводник, будит её, выход даёт.

– Я его не носила.

– Сказала же, что в руках держала. Хватило и того.

8

Анна хотела о многом поговорить с Матрёшей, да помешал дворовый. Пулей вылетел из пустоты, заметался с причитаниями:

– Что творитси! Что деетси! Караул!..

Захлёбываясь в словах, залопотал совсем уж неразборчивое, и Матрёше пришлось его прихватить за шкирку да резко встряхнуть.

– Что случилось? Скажи медленно, по слогам! – приказала она коту.

– Марьяш-ка!.. Остобл…Остолб…Остолбенныя!.. Тётка Грапа за тобой послала, подмогнуть им надоть!

– Какая? – переспросила Анна.

Но дворовый перекувыркнулся через голову и исчез.

Матрёша тоже отмахнулась, припустила к деревне. Да так споро, что Анна с трудом её догнала.

Возле Марьяшиного двора взволнованно переговаривались соседки, чуть в сторонке стояла поникшая Грапа. Ни разу не видела у неё Анна такого беспомощного и испуганного выражения на лице. Едва подошли – кинулась к Матрёше, повлекла сразу к дому, Анну же будто и не заметила.

В небольшой скромно обставленной комнатке пол был залит водой. На столе исходила паром кастрюля. Тося черпала кружкой кипяток, со всего маха выплескивала на кресло у дальнего окна. Широкая спинка мешала рассмотреть пустует оно или нет.

– Что вы тут творите?! – Матрёша осторожно обогнула кресло и ахнула. – Ничего лучше не догадали, как человека кипятком заливать??

– А толку то, – Грапа прикрыла крышкой кастрюлю, сказала устало. —Заканчивай уже, Тось.

– И давно она так?

– С час. Всё перепробовали. Тоська под конец вишь, что удумала.

– Минут двадцать поливаю, – Тося отёрла вспотевший лоб. – Крутым кипятком, между прочим. И ничего!

– Оню вызывать надо, мы не справимся, – пробормотала Матрёша и вдруг ткнув куда-то пальцем, выдохнула. –А что это на ней? Никак Маров крест??

Анна всё стояла у входа, не решалась посмотреть. Но услышав про крест, перестала раздумывать и подошла.

В кресле лицом к окну сидела Марьяша – статуей застыла под ледяной тонкой корочкой! А на груди подо льдом пропавший оберег красным отсвечивал – потерянный крест крестов.

– Твой? – только и спросила Матрёша.

– Мой!

Матрёша обернулась к девчатам:

– Всё сходится! Крест Анне от бабушки достался, в наследство. И она его потеряла. А на деле вон как вышло – Марьяшка его скрала! Что же она додумывала тут, что творила?

Девчата молчали.

Анна же разглядывала пострадавшую, проникаясь всё больше жалостью:

– Что теперь будет? Её можно спасти?

Грапа качнула головой:

– Думаю, уже поздно.

– А где её сестра? Баба Оня рассказывала…

– А и правда, где подменыш? – перебила Матрёша.

– Нету. – дёрнулась Тося. – Была да сплыла, в лес небось кинулась, до своих.

После погрозила Анне пальцем:

– Нашлась жалостливая, про нехристь вспомнила, когда тут такое!

– За Оней надо! – повторила Матрёша, – может, подскажет что делать.

– Я схожу! – Анна направилась было к дверям, да Грапа перехватила, попросила:

– Лучше останься здесь, пригляди, чтобы соседи не зашли. Мы сами сходим, по дороге расскажем, как и что.

– Во-во. – буркнула Тоська. – Введём, так сказать, в курс дела.

Когда девчата вышли, плотно притворив дверь, Анна склонилась над Марьяшей. Выражение лица за ледяной коркой разобрать было трудно, ясно читался лишь ужас, застывший в глазах.

– Для чего ты его взяла? Что хотела сделать? – задумавшись, не сдержалась Анна, провела легонько по гладкому льду, коснулась пальцем места, под которым проглядывал крест.

И разбежались по сторонам трещинки! На глазах стаял лёд, водой пролился на пол! Обмякла Марьяша, завалилась на сторону.

– Как же это… Что делать-то… – заметалась Анна, выскочила в сени и словно на стену наткнулась, услышав разговор девчат.

Те не спешили к бабе Оне, выясняли между собой что-то на крылечке. Возмущённый Матрёшин голос громко раздавался из-за дверей:

– Как вы могли! Не верю, просто не верю! Это же предательство!

– Чего ещё скажешь? – защищалась Тося. – Никого мы не предавали. Чужачка она.

– Хоть и чужачка, а тоже человек! Трудно ей сейчас, не понимает многого, сила бурлит, выхода ищет, а вы вместо того, чтобы помочь – попёрли крест!

– Тише, Матрёш, – взмолилась Грапа. – Это я виновата. Подглядела случайно, как она на крест смотрит. Сидит тихонько, на руку положила, а сама заискрилась вся! Испугалась я – вдруг сотворит что по глупости, вот и спрятала от греха.

– Если и сотворила бы, то по незнанию только. Что улыбаешься, Тоська?

– Что мне – плакать? Я Грапу поддержала! Не хочу смотреть, как Анька с такой силой из Тёмки собачонку побегушную сделает! А то ещё примораживать всех начнёт. Вон как Марьяшу. Мара же взглядом в лёд обращает.

– Не могла она Марьяшу заморозить, со мной всё время была! И без оберега к тому же. Только не возьму в толк, подруженьки дорогие, как крест к Марьяшке попал?

Грапа что-то шепнула, а Тося заорала во всё горло:

– Я ей проговорилась, я! По-соседски поделилась. Ну, а она после его у Грапы стащила.

– Ясно с вами всё! Вор у вора…

– Ты не язви, Матрёша, скажи лучше – пойдём до Они или нет?

– Да напрасно всё, ей ничто не поможет. Одно радует, что не доберётся теперь Анька до креста! – злорадно ввернула Тося.

И тогда не сдержалась Анна – распахнула дверь, позвала:

– Хорошо, что вы здесь. Марьяша оттаяла!

– Всё слышала. – утвердительно сказала Тося. – Ну и ладно. Я от своих слов не окажусь, что хошь делай.

– Ань, они не со зла, по дурости, – расстроенная Матрёша попыталась вступиться за приятельниц.

Анна не ответила. Откровения девчат застали её врасплох. От неожиданности да обиды она растерялась, подступили непрошенные слёзы. Но она не позволила им пролиться, удержала с усилием и, обращаясь к Грапе, повторила:

– Пойдите к Марьяше, попробуйте что-нибудь из своих штучек – вдруг поможет?

– Не поможет ничего, – вся пунцовая от неловкости, чуть слышно пробормотала Грапа.

И ы это время из-за угла вывернул к крылечку кот, следом за ним спешила баба Оня. Первым делом она крепко обняла Анну, постояла секундочку. После осмотрела по привычке, оправила легонько непослушные волосы:

– Как же соскучилась по тебе, деточка! Не чаяла, когда обниму!

– Оня-я-я, – тоненько протянула Грапа. – Зачем ты вышла! Нельзя тебе!

– Затем, что человека спасать нужно! – утерев глаза, отрезала бабка. – Да и вас приструнить следует. Совсем снесло голову-то некоторым!

– Наябедничал, старый пёс! – Тося попыталась пнуть дворового.

Тот шустро отпрыгнул и возмущённо пригрозил:

– Доругаисси у меня! Подкараулю вечерком да ка-а-а-к напужаю!

Тося не осталась в долгу и пока они пререкались, остальные вернулись в комнату.

Марьяша лежала без движения. Ледяная корочка стаяла полностью, успели высохнуть и лужи. Анна даже удивилась отстранённо тому, как быстро всё произошло.

– Забирай своё! – велела баба Оня.

Когда же Анна осторожно сняла оберег, склонилась над Марьяшей, обхватила руками голову, звать принялась:

– Марьяшка, слышь меня? Марьяшка!

После достала из кармашка скляночку. Накапала на ладонь чем-то красным и, обмакнув палец, нарисовала на лбу пострадавшей крест. Принялась по щекам шлёпать и шептать что-то тихое в уши.

– Оня, не старайся, поздно, – прошелестела в стороне Грапа.

– Может, я смогу помочь? – неожиданно для себя предложила Анна. – Что нужно сделать?

Баба Оня взглянула мельком, а потом показала на крест – надень.

Анна послушалась и невольно прикрыла глаза, не знала, как проявит себя оберег.

– Да не жмурься, не Мара, не приморозишь. – успокоила Оня и вдруг спросила. – Помнишь, рассказывала мне, как с бабушкой малину собирали?

Ещё бы Анна не помнила то спокойное и счастливое лето! Ей и сейчас сделалось тепло, стоило только подумать о нём. Недавнее потрясение отошло прочь, комната расплылась и… вот уже она оказалась в малиннике! Пытаясь увильнуть от колючих веток, рвала налитые тёмно-бордовые ягоды, с восторгом ощущала их спелую сладость и мягкую нежную кислинку. Плавился под солнцем воздух, бабушка поглядывала с улыбкой и плыл над землей душистый тонкий аромат…

Анна и сама не поняла, как затопил её, разлился до кончиков пальцев мощный сияющий поток благоуханной силы! Принёс с собой негу ленивого летнего полдня, крепкую морозную свежесть, прохладу и терпкость осенней земли, пряную сладость подснежников… Вспорхнули вдруг откуда-то пёстрые бабочки и, обратившись в снег, рассыпались по сторонам искристой стайкой…

Шумно выдохнули позади девчата.

– Пипец котёнку! – ошарашенно взмявкнул дворовый.

Баба Оня взяла Анну за руки и, положив ладонями Марьяше на сердце, сказала просто:

– Поделись.

– Как? – начала было Анна да примолкла, почуяла, что тонким ручейком заструилось от рук тепло.

И порозовела Марьяша. Вздрогнула, захрипела, задышала шумно.

– Ведьма! – вскрикнула потрясённая Тося. Разохались Матрёша с Грапой. Дворовый прикусил себе хвост и не заметил того.

– Что застыли, чай не заморозила вас. Принимайте. Теперь уж и сами управитесь. – бросила Оня девчатам. А когда те окружили Марьяшу и захлопотали подле неё, добавила. – Разговор у меня к вам имеется. Но то потом.

Повернувшись к Анне, взяла её под руку, отвела в сторонку:

– Побегу я, деточка. Нельзя мне сейчас дом оставлять. Ты на этих дурёх не серчай сильно, придержи гнев. Велик твой дар, жить тебе с ним теперь. Понять его нужно. Прочувствовать.

Она снова обняла Анну, покачала немного, словно баюкая.

И в эту минуту донёсся с улицы громкий, полный ужаса крик!

Анна оказалась проворнее всех. Шустро выскочила из двора и увидела поодаль растрёпанную да босую хитку, склонившуюся над кем-то маленьким и беззащитным.

И никого больше не было на улице, словно попрятался заранее народ, предчувствуя страшное.

Не раздумывая, схватила Анна нечисть за спутанные волосы, потянула на себя.

Сильна оказалась бабкина внучка, забилась, пытаясь вырваться. Изловчившись, повалила Анну, надвинулась, скалясь. Когда же попала Анна ей по лицу – ладонь словно в склизком киселе увязла, чавкнула глухо. И повалило густым паром от плоти русалочьей! Съёжилась на глазах хитка да истаяла. Только и осталось лежать тряпьё на дорожке.

– Внученька моя… – заплакала рядом баба Оня. – Что же ты… как же…

И осела подле, обхватив тряпки, завыла в голос.

– Что ты натворила! – ужаснулась Тося. – Говорила я!.. Говорила – не ждите от неё добра!

Анна же никак не могла отдышаться. Саднили руки, кровоточили длинные борозды от хиткиных когтей. Спасённая девочка сидела здесь же, обнимала за ноги Анну да дрожала, словно листочек под ветром. На измазанной мордашке ротишко искривился то ли от ужаса, то ли от хиткиной порчи. Да на шее синели пятна – в том месте, где схватила её нечисть.

– Люмилочка, пойдём до бабушки, – упавшим голосом позвала Грапа. Попыталась приподнять девочку, но та лишь крепче обхватила Анну, уткнулась лицом в колени.

– Не бойся. Иди. – как можно спокойнее сказала Анна. — Хитка больше не тронет.

– Ещё бы ей тронуть, когда ты её по полной укатала! – выкрикнула Тося.

Анна даже не глянула в её сторону, побоялась, что не сдержится.

Грапа, наконец, отцепила девочку и понесла куда-то.

Баба Оня же собрала в подол тряпьё да, сгорбившись, побрела в сторону дома.

Анна двинулась было следом, но Матрёша придержала:

– Повремени. Не нужно сейчас за ней ходить.

– Это же тварь была! Нечисть…

– Ох, Анька. Что тварь – твоя правда. А всё одно – внучка. Оня столько лет терпела, сердце надрывала. Потому что любила её. И такую любила.

–Хитка чуть девочку не придушила!

– Милочку. Внучку Грапиной соседки.

– Лучше б ты её не спасала, – мрачно ввернула Тося. – Окривеет девка. Никто не позарится на такую.

– Хватит, Тоська!  – возмутилась Матрёша. – Уймись уже!

– Вот она пусть и уймётся! Неужели не видишь, что после её приезда наперекос всё пошло? Жили себе спокойно и дружно. А теперь?

– Я спасла девочку, – стараясь сохранять спокойствие, чётко проговорила Анна.

– Если б Оня зарок не нарушила да из дома не вышла, никого спасать не пришлось бы! А вышла она из-за тебя! Деточка… – передразнила Тоська бабку. —Тьфу!

Анна в бессилии сжала кулаки. На душе было гадко и тошно.

Что, если Тося права? И она лишняя здесь? И всем мешает? Делает только хуже? Теперь и баба Оня её возненавидит!..

Тося говорила что-то ещё – обидное, злое… Анна отгородилась от слов, видела лишь как шевелятся тонкие губы, как кривятся усмешкой.

И от гримасничанья этого, от откровенной ненависти да незаслуженных обвинений, поднималось что-то внутри – студёное, грозное, беспощадное.

Испугавшись, что не справится с этой силой, Анна поспешила уйти.

Проскользнула незаметно в Онин двор, присела подле старой баньки. В слёзы да причитания ударилась, жаловаться принялась вслух сама себе.

9

Анна настолько отдалась чувствам, что не удивилась, когда сбоку протянулась тонкая и сухая, что ветка, рука, подала скомканный платок.

Машинально поблагодарив, она высморкалась и только после сообразила, что не платок то, а старая плесневелая тряпка.

Замерев, собралась Анна с силами, посмотрела в бок, но никого не заметила. Углядела лишь руку, что змеёй опускалась сверху, из приоткрытого банного оконца.

– Не здесь ты, не к месту ты… – провыло громко из окна. – Ищи путь… Иди, куда тянет…

Позабыв про силу и оберег, кинулась Анна бежать. Да споткнулась о корень, растянулась на тёплой земле. И исчез вдруг страх, расхотелось спасаться – так и осталась она лежать среди травы.

– Жива ты аль нет? Девка? – просипело издалека.

– Вроде жива, батюшка-дворовый.

– В себе ли?

– В себе.

Выдохнув с облегчением, кот подполз поближе, протянул кисет:

– Прими вот, оченно успокаивает!

Хвост его был перевязан весёленькой тканькой, к голове примотан завядший капустный лист.

– Миргрени шарашут, – пожаловался он. – Спужалси давеча, вот и попёрло.

– Мигрени. – невольно поправила Анна и улыбнулась сквозь слёзы.

Кот только отмахнулся:

– Как ни назови, одно у их нутро – пакостное.

– Вот скажи, для чего мне дар? С ним только хуже всё. Как мне у бабы Они прощения выпросить? Как объяснить, что девочку спасала не от внучки её, а от хитки?

Анна говорила и говорила. Дворовый слушал да временами вздыхал протяжно. После неожиданно посоветовал:

– Ты, это. Писульку составь до Тимофеича. А я доставлю. Глядишь, пособит, подскажет что умное.

Идея с запиской Анне понравилась. Вот только не было под рукой ни листка, ни ручки. Идти за ними к Гапе не хотелось.

Был бы у Тимофея телефон, послала б сообщение, – мелькнула досадная мысль, и только потом она сообразила, что и сама уже привыкла обходиться без смартфона. За время, проведенное в Ермолаево, тот оказался ей почти без надобности.

– Так будешь писать или нет?

– Не на чем.

– Не хочешь к тёткам вертатьси, – понял дворовый. И вдруг привстал, поклонился. – Здорова ли, кума?

– Твои-и–ими забо-о-отами, – знакомая уже рука-ветка положила перед Анной тёмный, чуть поморщенный лоскут кожи, чиркнула по нему неприятно острыми когтями.

– Дарю-ю-ю. Старый запас…

– Чем писать на таком? – поинтересовался кот. И добавил подобострастно. – Благодарствуем. Щедра ты, обдериха-матушка.

– Кро-о-овью, – проскрежетало над ухом, и Анна не удержалась – взглянула в бок и едва не отпрянула.

Огромные блюдца глаза, голая, складками провисшая кожа – буроватая, в трещинках и редких щетинистых пучках, нос сучком-уточкой, вытянутые, будто заячьи уши… Страшна была обдериха! Близко-близко подобралась – наблюдала, словно реакции ждала.

– Не напасёсси кровушки. Слишком большой расход. – меж тем отверг её предложение дворовый.

– Ску-у-учно… баню забросили…

– И то правда! – оживился кот. – Пригласить бы Тоську попаритьси. Пущай кума её помнёт маленечко, чтоб приткнуласи.

Анна страх подавила и, слушая их рассеянно, словно со стороны наблюдала, как сидит между говорящим бородатым котом и безобразной лысой старухой в полотенце. Картинка выходила забавная и одновременно жутковатая.

Могла ли предположить ещё недавно подобное? Сейчас бы сделать селфи и послать родным. Вот впечатлились бы!

Решение пришло внезапно:

– Я видео запишу! А ты Тимофею его покажешь! Только телефон у Грапы остался.

– Момент, – муркнул дворовый и умчался с хлопком.

– Ищи-и-и пу-у-уть… Иди-и-и, куда-а-а тянет… – повторила обдериха и, пятясь, уползла в тёмную сырость ветхой баньки.

Дворовый управился мигом, едва удерживал в лапах старый телефонный аппарат с оторванным шнуром. Такой висел у Грапы на стене – бездействующий и порядком припылённый.

– Что ты притащил! – вознегодовала было Анна, да примолкла, ведь сама не объяснила, что за телефон имела ввиду.

Кот с фырканьем избавился от бесполезного груза. После извлёк из-за уха примятый бумажный обрывок, следом за ним небольшой карандашик.

– Пользуйси.

– Что тут уместится? – Анна двумя пальцами приняла клочок, повертела и, подумав, написала: «Нужно повидаться. Очень важно! Нуждаюсь в совете и помощи».

– Отнесёшь? – попросила дворового. – Пусть Тёма напишет, когда и где увидимся. Или на словах передаст. Договорились?

Кот козырнул, запулил в кусты капустным листом и пропал.

– Записку забыл! – крикнула Анна и вложила листок в протянувшуюся из пустоты лапу.

Сама же задумала поговорить с бабой Оней. Постучала тихонечко – сначала в дверь, после в окно. Подождала. Бабка никак не откликнулась, только протопали с той стороны дробные шажочки да дрогнула слегка ситцевая занавесочка за стеклом.

Расстроенная, пошла Анна со двора.

Тихо и сонно было в деревне. Оживлённое утро давно сменилось сомлевшим под солнцем днём.

Помявшись, собралась она спуститься к реке, да не получилось – перестряла Грапа, прихватила за руку, повела к себе.

– Матрёша с Марьяшкой осталась, присмотрит за ней. Я травки лечебной заварила, сготовила кое-что…

Грапа вздохнула, поправила волосы и решилась:

– Извиниться я хочу, Аня. За всё извиниться. И за себя, и за Тоську. Испугалась я, когда про силу твою узнала, не хотелось мне перемен. Понимаю теперь, что не права была. Сожалею, что так поступила.

Анна молчала. Надо было как-то среагировать на это признанье, да только говорить ничего не хотелось.

– Давай перекусим, – предложила Грапа. – Ты столько сил потратила… Да и я раздёргалась прямо. А еда первее всего успокоит.

Душевные терзания Грапы никак не отразились на пироге. Вышел тот на диво аппетитным и красивым. Под тонкой румяной корочкой клокотала и побулькивала начинка из рыбы, щедро приправленная травками и перцем. Пахло от неё так, что Анна невольно сглотнула и не смогла отказаться от угощения.

– Семён рыбки принёс, я и состряпала по-быстрому. Не отворачивайся. Присядь. Заодно поговорим.

– Тогда давайте начистоту, хорошо?

Грапа склонила голову, соглашаясь.

– Ешь. А я девчатам отложу. Тоська себя совсем голодом уморила. Иссохла прямо, сдала.

– Скажете, из-за меня??

– Кризис подкрался. Как по-модному у вас зовётся? Депрессия, кажись.

– Я…

– За хитку не дёргайся. – продолжила Грапа. –  К лучшему всё. Оню давно пора было избавить от наказания, что сама себе устроила. Маялась хитка в доме, и Оня с ней вместе. Ни поговорить, ничего… Нечисть она и есть нечисть. Да ты сама видела страстюку-то.

– Баба Оня такая несчастная сделалась.

– То пройдёт. Я правда рада, что так вышло.

Грапа подложила Анне ещё кусочек, долила чай.

– Знаешь… Вроде вместе крутимся, да только у каждой ещё и своя жизнь имеется. Ко мне внучат привозят. У Матрёши цветы. Есть у неё интерес к ним и склонность. А ещё, по секрету… Матрёша с год уже переписку ведёт с одним… Оттудава.

– С иной стороны? – поразилась Анна.

– Скажешь тоже, – рассмеялась Грапа. – Из энтих он, чужаков иностранных. Немчура, что-ль… И ладится у них вроде. Матрёша его в гости позвала. Может послушает, приедет.

Оня хоть одна живёт, да любят её деревенские, заходят частенько. Теперь вот к тебе сердцем прикипела, за внучку посчитала.

Тоська же сторонится людей. Всю жизнь одинёшенька! Тёмка до того, как ушёл, жил-то тут же, но свои интересы у парня были, он ведь даже не сын ей. Одной ох как горько, Аннушка. Да ещё и вина давит.

– Она меня ревнует. Только почему? Если Тимофей… – Анна запнулась, но продолжила, – женится, ему полегче будет, в деревню сможет перебраться, поближе к сестре.

– А на его место кому идти придётся, подумала?

– Это обязательно?

– Да. Замена нужна.

– Что ж, справедливо.

– Что да, то да. Но если здесь она места себе не находит, там и вовсе… Боюсь, стронется тогда умом, ведьмачить примется, чёрное колдовство творить. И Тося, знаю, того же боится.

Ночевать у Грапы Анна не осталась. Собрала вещи и ушла к Матрёше.

Та только вернулась, передав смену подле Марьяше Тоське.

За чаем рассказала новости:

– Надеюсь, выправится Марьяшка. Одно меня беспокоит теперь – куда подменыш подался. Хорошо бы к своим, в леса ушёл.

Анна в ответ посетовала:

– Я всё по домам скитаюсь. Даже неловко. Надо бы свое жилье присмотреть. Не знаешь, есть в деревне что на продажу?

– Дома-то есть. После бабки Фени хороший остался. Два года пустует, внуки не хотят сюда переезжать. На другом краю крепенькая избёнка от дядьки Мирона. Его недавно дети забрали. Но ты не спеши, у бабы Они места много.

– Да она не хочет со мной разговаривать. Не открыла даже.

– Зря ходила. Не остыла она ещё, переживает.

Матрёша не сдержалась, зевнула широко.

– Устала я что-то. Давай спать. Завтра придумаем, как лучше с Оней объясниться.

Заснула Матрёша мгновенно.

Анна же долго ворочалась, вздыхала. Когда начала дремать – прыгнуло что-то на кровать, навалилось тяжестью на ноги. Шевельнулась Анна и схлынула тяжесть. А на одеяле смятый листочек остался с припиской короткой:

– Жду.

Сердце кувыркнулось в восторге – это откликнулся Тимофей! Непонятно лишь было, где ждёт, во сколько встреча.

Анна позвала негромко:

– Батюшка-дворовый, ты здесь? Котеич?

Кот смолчал. А из-под кровати показался серый, словно из пыли слепленный ком, помедлил немного да подкатился к двери.

– Ты кто? – озадачилась Анна. – Вместо дворового, да?

Ком не ответил. Качнулся к ней и снова завис у дверей, будто приглашал за собой.

– Ты меня отведёшь! – догадалась Анна. Наспех одевшись, осторожно приоткрыла дверь и выскользнула за провожатым на улицу.

10

Луна светила ярко и отстранённо.

Ночь полнилась шепотками и вскриками. Раздавались дальние всплески с реки. Мелькали в воздухе быстрые лёгкие тени – не то летучие мыши, не то ночные бабочки.

Меж цветов сновали крошечные существа, вроде людей, да с копытцами, с дыбом торчащими волосами, со светящимися щёлочками глаз. Словно муравьи, лезли ото всюду, и Анна замерла на миг, не решаясь идти вперёд.

Кто-то вроде совы слетел с дерева, прихватил лапами парочку, поволок куда-то. Остальные прянули в стороны, и Анна проскочила, пустилась дальше за серым комом, что терпеливо ждал в отдалении.

Матрёшины цветы повернулись ей вслед. Зашевелили лепестками, залепетали что-то невнятное – пытались предостеречь.

Подле заборов вдоль улицы шевелились темные фигуры – группками да по одиночке собрались там иные жители деревни, домовые да дворовые духи. Судачили меж собой, обсуждали что-то, следили за Анной, недобро сощурившись. Она же спешила вперёд, думая лишь о предстоящем свидании.

Грозной мрачной громадой поднялся впереди лес, и сжалось вдруг сердце, дрогнуло от нехорошего предчувствия.

Из-за стволов у самой опушки выступила старуха, перегородила дорогу. Неприметная, обычная самая, отчего-то показалась знакомой.

Когда сказала негромко: «Не ходи!» – вспомнила Анна, где виделись раньше. В автобусе, что вёз в Ермолаево, сидела она рядом, что-то похожее говорила, предостерегла от чего-то.

– Не ходи! – повторила старуха.

– Мне нужно!

Только бабка на своём стояла, одно твердила:

– Не ходи!

– Кто вы?

– Доля твоя. Слушай меня! Не ходи в лес! Можно ещё обернуть всё. Отмотаем назад времечко и окажешься дома, заживёшь как раньше.

– Не смогу я как раньше! И не хочу! Здесь моё место!

– Хорошо подумай! Последний раз предлагаю.

– Нет-нет и нет! – выпалила Анна.

– Воля твоя. Не пожалей после.

И пропала доля, растворилась во тьме.

Серый ком кувырнулся, завис в лунном свете возле деревьев.

– Ау! – прозвучало совсем рядом. – Ау!

И завторило эхом:

– Ау! Ау-Ау!! Ау-у-у!!!

То хороводилась на русалии нечисть. Рыскала всюду, искала себе развлечений.

Только не боялась теперь Анна, не нужны стали ни полынь, ни четверговая соль, была у неё понадёжнее защита – маров крест.

Когда показались навстречу русалки, сказала спокойно:

– К Тимофею я. Пропустите. Пройду, никого не трону.

Не спешили отступать водяницы. Приглядывались, ворочали головами. Страшны были они, перемазаны илом, оборваны да косматы. Перепутались в волосах тина с улитками, тухлые рыбёшки да жабьи лапки.

Сверху с ветвей тянулись их древесные сёстры. Свесившись вниз, так же смотрели на Анну, ворчали грозно, узнавая.

– Что ж медлите? Хватайте! – подстегнул нечисть знакомый голос.

Не сдержалась, вышла из-за дерева Тоська! В рубахе длинной, завешанная волосами, казалась и сама лесной бабой. Кривился в гримасе рот, дикой злобой горели глаза. Лишь полынный венок да зажжённая пасхальная свеча выдавали в ней человека.

– Тося! – только и выдохнула Анна.

Та же на неё не взглянула, всё твердила на одной ноте:

– Хватайте-хватайте-хватайте!..

И послушались русалки, потянулись цепкими руками …

Сорвала тогда Анна с шеи шнурок, выставила вперёд себя крест крестов. Взблеснул, заискрился инеем оберег. Зашипели водяницы. Шарахнулись по сторонам. Освободили дорогу.

– Тимофей! Тимофей! – закричала Анна, рванулась вперёд.

Не заметила, как выпростало ближайшее дерево гибкий корень. Поймало Анну словно в ловушку. Крепко обхватив ногу, повалило на землю. Переплела тут же жёсткая трава руки. Отлетел куда-то маров крест.

Забилась Анна в тисках:

– Помогите! Кто-нибудь! Тимофей! Дворовый!

Захохотала рядом полубезумная Тоська. Встряхнула откуда-то взявшейся сетчатой сумкой. Словно в ловушке, сгорбился в ней поникший кот. Размазывая лапами слёзы, провыл тоненько:

– Подпоила меня стервь! Вот язык и развязалси. Рассказал про записочку-у-у-у…

Ярость затопила Анну, подбросила с земли. С лёгкостью слетели оковы. Захрустев, раскрошился смёрзшийся корень. Заледенела, осыпалась колким мусором трава.

Как оказалась возле Тоськи и сама не поняла. Выхватила сетку с котом и, отшвырнув, схватила тётку за рубаху, скрутила узлом.

Поговорить с ней собиралась, но мешала разъярённая сила, что клокотала внутри.

Тоська же скривилась дурочкой, растянув губы в отвратительной гримасе.

Когда взглянула Анна в глаза её – черноту увидела да нежить, что ужом извивалась в глубине, выпуская на свет тайные Тоськины мысли.

И поддалась силе Анна – прихватила Тоську за горло, легонько сдавила. Та же в ответ вцепилась ей в руки, глубоко вонзила под кожу ногти.

– Пипец котёнку, – зажевал усы дворовый и заверещал в азарте из сумки. – Так её, змеюку! Души-дави злыдню!

Заухала-застрекотала и лесная нечисть. Не решалась приблизиться, издали следила за схваткой.

Захлопали крылья, подлетел с карканьем ворон. Издали закричал Тимофей:

– Аня! Не надо! Погоди!

Но она не могла и не хотела останавливаться – нужно было довершить начатое.

Когда придушила сильнее – всхрипела Тоська, задёргалась, выпучила нечеловеческие глаза. И вырвалась изо рта чернота, слепилась в непонятную фигуру. Заметалась, рванула вверх да не успела скрыться. Дунула Анна вслед, и смёрзлась на лету тварь, шлёпнулась о землю ледышкой, разлетелась мелкой пылью.

Обмякла в беспамятстве и освобожденная Тоська. И Анна присела на землю – помутнело всё глазах, ватой заложило уши. Словно издалека слышалось ей сейчас:

– Аня! Аня! Держись!..

Очнулась Анна от тепла. Обняли её сильные руки, держали бережно, баюкали мягко, согревали. И прошла постепенно дрожь, прояснилось зрение. А когда в лицо брызнуло вонючей затхлой водой – вернулся и голос, прикрикнула Анна на дворового:

– Ты что творишь! Ополоумел совсем?

– Дык… Того я… До болота смоталси, водицы черпнул, – выпутавшийся из сетки кот размахивал ржавым котелком.

– На сестру плесни, – попросил его Тимофей.

– Что ей сделаетси, злыдни подколодной.

– Поговори у меня!

Кот опасливо подобрался к Тоське, принюхался. Покосившись на Тимофея, пнул легонечко лапой.

– Мож, подмогу привести? За Матрёшкой податьси?

– Сама оклемается. Помалкивай да лей понемногу, больше пользы принесешь.

Анна наблюдала, как дворовый поливает Тоську и вспоминала недавнюю схватку.

– Кто это был в ней?

– А ты не знаешь, кого гоняла? – поразился Тимофей. Улыбнулся после, зарылся в волосы, прошептал. – Откуда ты только взялась на нас, чудная такая.

И Анна затихла, прикрыла глаза. Хорошо сделалось ей. Спокойно и сладко. Так бы и осталась в его объятиях навсегда.

– Гхм-м-м… – прокашлялся рядом кот. – Пардону прошу, но скольки мне ещё надрыватьси?

Тимофей нехотя обернулся, разрешил ему передохнуть.

Анна же снова задала вопрос:

– Кто вселился в Тосю?

– Подменка, что от Марьяшки сбегла. – дворовый умастился рядышком, продрал лапами бороду, расправил усы. – Табачку бы, – протянул, с намёком поглядывая на Тимофея.

Тоська тем временем застонала, приподнялась, потирая шею:

– Где я?..

– В самой лесной дебре! – охотно пояснил кот.

Увидев Тимофея, обнимавшего Анну, смолчала Тоська, только задышала шумно и часто.

– Ну, здравствуй, сестра! Не думал, что вот так свидимся.

– И тебе не хворать, – просипела та в ответ. – Ещё чуть и убила б меня Анька.

– Нет! Я точно знала, что должна сделать! Сразу разглядела другую.

– Сильна! – улыбнулся Тимофей. – Только не ты силой, а она тобой управляет.

– Ты в ноженьки склониси, что вытрясла из тебя тварину! – встрял в разговор дворовый.

Тоська будто не слышала, смотрела в одну точку:

– Она меня вела. Направляла. Всё, что скрывала – всё учуяла подменка, на том и сыграла. Не могла я воспротивиться. И не хотела…

– Зачем тогда понадобилась защита? Полынь, соль?

– Не знаю. Может, чтобы не тронули меня лесные.

– Как ты позволила такое? Как могла настолько опуститься? – холодно спросил Тимофей.

– Так и позволила… И опять скажу… Хочу, чтоб знали вы – никогда не приму Аньку. Противится душа!

Охнул в страхе дворовый. Притихла лесная нечисть, замерла в предвкушении ответа.

Взглянула Анна в погасшие Тоськины глаза, отметила морщинки да скорбную складку у рта и смолчала. С ясностью ощутила вдруг, насколько тускла и безрадостна у той жизнь.

– Что смотришь? Действуй давай! Заморозь, разорви… Покажи, что ещё умеешь.

Анна с тревогой прислушалась к себе, но ничего не всколыхнулось, никак не среагировала сила на Тоськину браваду.

– Перестань. – поморщился Тимофей.

– С чего бы? Лучше так, чем на твоё место.

Мигнула и пропала луна. Сделалась непроглядной темнота.

– Держитя Тоську, утекёт! – всполошился дворовый.

– Куда ей бежать… – пробормотал Тимофей. И почувствовав, как вздрогнула Анна, шепнул. – Сейчас костры зажгут…

И точно – далеко-далеко за деревьями вспыхнуло, заиграло пламя. Вздох прокатился по лесу, замелькали на фоне огня чёрные тени, затянули ликующую песнь.

Дворовый пошептался со странным рогатым зайцем, сунул тому кисет, в ответ же принял банку, доверху наполненную порхающими искорками. Протянул после Анне, смутился:

– Фонарик. Для тебя расстаралси.

Анна осторожно приняла подарок, залюбовалась мерцающим мягким светом.

Внезапно оборвалась далёкая песня, застыли пляшущие фигуры. Дрогнули и заметались за стеклом светляки.

Взвыла разочарованно Тоська.

Скорчилась она на земле, а над нею белело лицо.

Поначалу лишь оно привиделось Анне. Тёмную накидку скрывала ночь.

То была женщина с картины отца. Женщина из её недавнего сна.

– Морена-матушка! – встрепенулся дворовый, подбежал, подхватил подол, приложился к нему с почтением. А потом ощетинился и прикрикнул на Тоську. – Ишь, удумала! Крест умыкнуть!

– Подай оберег, – велела коту Морена.

Нахмурившись, попеняла Анне:

– Негоже дарами разбрасываться! Почуяла силу так и не нужен стал?

Охнула Анна, схватилась за шею – позабыла совсем про крест крестов!

Оказалась совсем рядом Морена, протянула Анне украшение.

– Береги его! – так повелела да предложила вдруг. – Останешься с Тимофеем? Вижу, нравится тебе у нас.

Анна выдохнула было:

– Останусь…

Но осеклась, дрогнула. Страшно стало отчего-то, вспомнился давешний разговор с долей. Права оказалась бабка —сейчас решалась её судьба.

Согласится – и прошлая жизнь, привычный с детства мир навсегда останутся позади, за чертой.

– А как же… родители? – спросила беспомощно.

Ничего не сказала Морена. Молча смотрела, ждала.

Тоська же оживилась, уговаривать принялась:

– Оставайся, Ань! Заживёте с Тимкой в радости, ещё и детишек народите.

Такое фальшивое участие звучало в её голосе, что Анне сделалось противно.

Тимофей с тревогой следил за ней и когда замешкалась, быстро сказал:

– Не нужна эта жертва. Не приму. Сам сюда пришёл, сам дальше жить стану.

И тогда Анна решилась, взглянула Морене в глаза:

– Отпусти Тимофея со мной в мир! Верни справедливость!

– Разве не слышала, что не хочет он к людям. Не ждёт его никто на той стороне.

– Я жду!

– Вместе вы уже. Встретились, рядышком стоите. Тут и живите теперь.

– Но… У меня там родные остались… Как они без меня?

– Родные, говоришь?.. Что же… Праздник нынче, добрая я. Так и быть, отпущу вас обоих. Но с условием только! Докажи наперёд, что тосковать по тебе родные станут. Покажи, кому нужна.

– Мне нужна! Люблю я Анну! – шагнул вперёд Тимофей.

– Ты здесь, я же про ту сторону речь веду.

Анна, услышав его слова, потерялась от счастья. Кинулась к Тимофею на шею, зашептала ответное признанье.

Рядом шумно высморкался дворовый:

– Я и сам чуть в неё не влюбилси. Хороша девка!

Увидев недовольство во взгляде Морены, встряхнулся да щипнул Анну за ногу. Прошипел сердито:

– Матушка ответа ждёт, уважь её желанию!

– Простите, – раскраснелась Анна. – Я… родителям нужна!

– Докажи.

– Но… как? Мы семья, они меня любят…

– Докажи. – повторила Морена. – Позови их.

– Как позвать?

– Обычно. Услышат ли только?

– Как же они услышат, если далеко?

– Позови! – возвысила голос Морена.

И дворовый снова щипнул Анну, чтобы смолчала.

Анна зажмурилась. Представила, как мать курит да болтает с подругой. Увидела отца, пристально приглядывающегося к очередному мазку на холсте…

Позвала про себя:

– Мама! Отец!

Сначала робко, потом всё сильнее.

Мать как будто услышала, замерла на полуслове, обернулась растерянно…

– Мама! – настойчивее повторила Анна. – Мамочка!

Но та уже снова смеялась, что-то весело рассказывала собеседнице.

Отец её и вовсе не услышал, увлечённо рисуя новые образы на полотне.

– Нужна, говоришь? – выразительно сдвинула брови Марена. – Сомневаюсь! Так что жить вам здесь!

– Нет! – решительно заговорил Тимофей. – Не место Анне здесь. Я останусь. А её отпусти.

– Ох, люди… Определитесь уже. Отпущу, так и быть. Если слово дашь никогда больше с ней не видеться!

Тимофей взглянул на Анну с тоской, но смолчал, не смог решиться сразу на подобное обещание.

Замерла и Анна, не зная, что предпринять да вдруг услышала издали:

– Аннушка! Внученька! Мне ты нужна, мне! Как же жить без тебя буду?!

– Осторожней, Оня! Ещё врежемся куда! – кричала Матрёша.

– Подождите, не поспеваю за вами, – задыхаясь, просила Грапа.

Когда девчата выкатились из-за деревьев, кинулась Анна к бабе Оне.

– Сердцем почуяла, что неладно с тобой. – плакала бабка. – Прости меня, непутёвую. По нечисти убивалась, чуть тебя, родную, не потеряла.

Анна прижалась к ней, следом навалились Матрёша с Грапой. Виновато шмыгали носами, перебивая друг дружку каялись перед Анной.

Глядя на них, всплакнул и дворовый. Провыл, отжимая бородёнку:

– От, страсти какия! Всё ж доведёте меня до нервенного срыву!

Тоська нахохлившись, смотрела мрачно. Выжидала.

Хлопнула Морена в ладоши, скинула тёмную накидку, и стихли все разом. Во всей красе стояла теперь лесная хозяйка, блистала каменьями искристыми, сияла цветами расписными. Взирала бесстрастно, говорила громко:

– Дарю Тимофею свободу. Отпускаю и тебя, Анна. Здесь же останется та, кому предназначено было. Таково моё последнее слово. – и, взмахнув подолом, птицей яркой вспорхнула прочь.

Сжалась Тоська, окаменела будто. Молча смотрела перед собой, да только не видела ничего от шока.

– Прости, сестра, – с трудом прошептал Тимофей. – Мне жаль!

– Ох, Тоська-а-а, – в разнобой протянули девчата. – Как смогла ты… Как решилась ты на такое!

– Поделом злыдне!.. – припечатал дворовый.

Вздохнул Тимофей, свистнул тихонько и, когда слетел на Тоськино плечо ворон, сказал:

– Живёт здесь один, с нашей стороны. Не знаю, за что сослан. Поддержал меня, научил многому. Нужно будет – проси помощи, он не откажет.

Не ответила Тоська, будто не слышала. Так и стояла с потухшим взглядом.

Анна же склонилась к коту. Попросила о чём-то.

Разворчался тот, но послушал. Нехотя исчез да мгновенно вернулся, принёс с собой крошечный свёрток.

Приняла его Анна, развернула. Посмотрела, погладила да пошептала тихонько. И протянула Тоське свой второй оберег.

Мягко скользнула в ладонь трёхрогая лунница. Взблеснули камешки светом. Дёрнулась Тоська, отвернулась, пытаясь скрыть слёзы.

А когда приложила подарок к сердцу, поняла Анна, что всё сделала правильно…

С рассветом вышли из леса.

Медленно брели девчата, вздыхали, тянули в разнобой грустную длинную песню. Дворовый подпел было, старательно и фальшиво, да вдруг рассердился, прикрикнул:

– Что скукожилиси, девчаты! Радоватьси надо – свадебка да пир впереди! Гулять примемси, веселитьси!

– И то правда! – поддержала дворового Оня. – Чего мы расклеились? Запевай, Матрёша!

Матрёша откашлялась да завела громко:

Вы луги мои,

Вы зелёные!

На вас красочки

Всё багровые.

Я сорву цветок

И совью венок…

Звонкая и задорная, полетела песня над полем. Подхватили её Грапа с Оней, пританцовывать принялись.

Дворовый же охнул, схватился за пушистые щёки:

– Про гостей позабыл, склерозник! Кого звать то будем… Кума-баенника само собой. Обдериху-матушку к нему в пару. Кикушу да суседушку всенепременно. Дрёму… А вот не позову старую, возгордитси ишшо! С дальнего дома подполянника… Сарайного из пятой избы…

Присев на тропинку, кот сощурился, забормотал под нос. Шлёпнув себя по лбу, яростно дёрнул левый ус…

Девчата не обращали на него внимания, пели всё громче, всё веселее. Взявшись за руки, пустились в пляс среди цветов и трав.

Анна с Тимофеем слегка поотстали. Наблюдали за всеми издали. Улыбаясь, держались за руки и молчали.

Да и что говорить, если чувства сильнее слов!