Поучения

Когда братия спросили, что такое сокрушает его, он сказал: «Снова я возвратился в мир и получил свою награду во время своей жизни. Вот жители Палестины и соседние области считают меня чем-то важным; а я, под предлогом братской экономии в монастыре, имею кой-какую домашнюю рухлядь». Но братия, особенно Исихий, который с удивительною любовию чтил старца, стерегли его.

Когда он прожил так в слезах два года, известная Аристинета, о которой мы упоминали прежде, бывшая тогда уже женою префекта, но не имевшая ничего из обыкновенной префектам обстановки, пришла к нему с намерением идти от него и к Антонию.

«Хотел бы и я сам идти, – сказал он ей со слезами, – если бы не держали меня запертым в тюрьме этого монастыря и если бы была какая-нибудь польза от путешествия. Сегодня уже два дня, как весь мир лишился этого отца». Она поверила ему и не продолжала пути. А через несколько дней прибыл вестник – и она услышала о смерти Антония.

Другие удивляются чудесам, совершенным им, – удивляются и его невероятному воздержанию, знанию, смирению. А я ничему так не изумляюсь, как тому, до какой степени он мог пренебрегать славою и почетом. Сходились к нему епископы, пресвитеры, целые толпы клириков, монахов и благородных христианских женщин (великое испытание!), и не только отовсюду из городов и деревень простой народ, но и люди сильные, и судьи, чтобы получить от него благословенный хлеб или елей.

А он не думал ни о чем, кроме пустыни, так что назначил известный день для отъезда. Приведен был и осел (потому что, истощенный чрезмерным постом, он едва мог ходить); он употреблял все усилия, чтобы вырваться в путь.

Когда разнеслась молва об этом, казалось, будто Палестине назначены выселение и вакации: более десяти тысяч человек разного возраста и пола собрались, чтобы не пустить его. Он оставался непреклонным на просьбы и, разбивая песок посохом, говорил: «Не сделаю Господа моего лживым; не могу я видеть церкви ниспровергнутыми, алтари Христовы попранными, кровь детей моих пролитою».

Все присутствующие поняли при этом, что ему открыто нечто таинственное, чего он не хотел сказать, но тем не менее стерегли, чтобы он не уехал.

Тогда он решился, объявив об этом во всеуслышание, не принимать ни пищи, ни пития, пока его не отпустят. Спустя после этого семь дней, изнуренный постом и простившись с очень многими, он отправился наконец в Бетилий, сопровождаемый бесчисленным множеством людей; там, убедив толпы возвратиться, он выбрал сорок монахов, которые имели дорожные припасы и могли выступить в путь, соблюдая пост, то есть по захождении солнца.

Посетив потом братьев, живших в соседней пустыне, и остановившись несколько времени на месте, называемом Лихнос, он через три дня достиг крепости Теубатской, чтобы увидеть епископа и исповедника Драконтия, который был сослан туда в ссылку. Тот был неимоверно утешен прибытием такого мужа; а через три дня потом он со многим трудом дошел до Вавилона, чтобы посетить епископа и тоже исповедника – Филона. Потому что император Констанций, покровительствуя ереси арианской, сослал обоих в те места.

Отправившись оттуда, он через три дня пришел в город Афродитон.

Там, условившись с диаконом Байзаном (который, по причине недостатка воды в пустыне, перевозил путешественников к Антонию наемными двугорбыми верблюдами), он объявил братиям, что наступает день успения Антония и что он должен провести ночь в бдении на самом месте погребения его[4].

Итак, они достигли, наконец, через три дня пути по обширной и страшной пустыне до весьма высокой горы, где нашли двух монахов, Исаака и Пелузиана, из коих Исаак был переводчиком у Антония.

Так как представился случай, и притом кстати, то мы считаем приличным описать коротко жилище такого мужа.

Каменная и высокая гора, около тысячи шагов в окружности, выдавливает у подошвы своей воду, часть которой поглощается песками, а другая, проникая далее, образует поток, над которым растущие по обоим берегам бесчисленные пальмы придают месту много прелести и удобства. «Ты увидал бы старца, расхаживающего туда и сюда с учениками, блаженного Антония. Здесь, – говорят они, – он обыкновенно пел псалмы, здесь молился, здесь работал, здесь отдыхал. Эти виноградные лозы, эти деревца он сам насадил; эту грядочку он устроил собственными руками. Этот водоем для орошения садика он сделал с большим трудом. А вот тою мотыгою он много лет возделывал землю».

Ложился он (Иларион) на постель его и лобызал кровать его, будто теплую еще.

Келейка его в длину и ширину была не более, как сколько мог занять человек спящий. Кроме того, на самой вершине, куда они взошли будто по витой лестнице и с чрезвычайным усилием, они видели две келейки того же размера: в них он живал, избегая посещений приходящих и сообщества вместе живших с ним учеников. Впрочем, эти келейки были высечены из естественного камня, и им были приданы только двери.