29 марта сего года Давид торжественно передал в дар Конвенту только что оконченную картину. Она изображает именно то, что обозначено в названии. Граф Луи-Мишель Лепелетье де Фор де Сен-Фаржо лежит полуобнаженным на высоко приподнятых подушках смертного ложа. Черты его спокойно-скорбного лица и формы тела героизированы и облагорожены – как это принято в античном искусстве. Из зияющей раны в боку струится кровь. Справа на стене изображена шпага, пронзающая листок бумаги с подлыми словами, произнесенными моим братом на суде над королем Франции: «Я голосую за смерть тирана».
Давид увековечил воистину смерть
Мало того, что есть картина – она еще и скопирована в гравюре художником Тардье, отпечатана и раздается народу бесплатно! Сотни, тысячи свидетельств предательства, содеянного одним из Лепелетье! Эта гравюра лежит сейчас передо мной. Я могу скомкать ее, разорвать на тысячу клочков, могу сжечь в камине или зарыть в землю… Но останется
Боже мой… Как же мне теперь исполнить последнюю волю отца и скрыть позор семьи от будущих поколений Лепелетье?
18 июля 200… года, Париж. Валентина Макарова
– Слушай, а мы с тобой смогли бы родить ребенка? – напористо спрашивает он и стискивает мою руку в своем очень даже немаленьком кулаке.
«Да сколько угодно! – чуть не срывается у меня с языка. – Мы каждый день рожаем как минимум троих!»
Вовремя спохватываюсь. Еще мгновение – и мой новый знакомый наверняка рухнул бы в обморок в этом миленьком бистро на бульваре Итальянцев. Я-то восприняла его слова совершенно профессионально, у нас это самое расхожее выражение, мы на пятиминутках только так и выражаемся, а он имел в виду совершенно другое!
Впрочем, и я немало озадачена тем, как ретиво мой новый друг берет быка за рога. Мы практически незнакомы, он еще даже не представился. В принципе, мне известно, что его зовут Бенедикт Нанкет, а он знает, что мое имя Валентина. Это нам заранее, еще перед встречей, сообщила Николь – «сватья баба Бабариха», которая немедленно взяла меня в оборот, как только увидела в аэропорту.
Принимает меня в Париже не Лера, а Николь Брюн-Понизовская. Лера с мужем срочно улетели куда-то в Марокко, где погиб в аварии кузен мужа. Она пыталась предупредить меня, но не дозвонилась – я уже летела из Нижнего, поэтому Николь, которая должна была просто встретиться со мной в своем агентстве и свести с «женихами», ждала меня в аэропорту. А потом она привезла меня к себе домой, вернее, в квартиру своих родителей, которые каждое лето где-то путешествуют. Нет их и на сей раз. Муж Николь задержался по делам в Москве (у него тоже огромное брачное агентство), так что в миленькой квартирке на улице Друо нас трое, включая Шанталь.
Нижегородский крокодил пришелся весьма кстати, Шанталь, классная девятимесячная деваха с четырьмя зубами, светлыми волосенками и очень серьезными серыми глазами, влюбилась в него с первого взгляда и нянчится с ним так же, как нянчилась моя Лелька. Если Шанталь не обегает квартиру на четвереньках (со страшной скоростью, громко стуча по полу голыми «мозолистыми» коленками), не спит в обнимку с розовой плюшевой кошкой, подарком Леры (кошка совершенно совковая, их у нас в Нижнем делают, но трудно представить игрушку уютней), если не ест, увлеченно приговаривая «дабн-дабн» (не знаю, что сие означает, это не русский и не французский, а какой-то ее собственный язык), то, значит, возится с крокодилом.
Честно признаюсь: я не показала малявке кнопочку, которая зажигает крокодильские глаза и заставляет петь «Ламбаду», – еще свежи воспоминания, от которых меня дрожь бьет. Думаю, больше никогда в жизни я не смогу спокойно слышать эту мелодию. Вообще я никак не могу окончательно прийти в себя и порою ловлю на себе удивленный взгляд Николь. Наверное, я кажусь ей девушкой со странностями. Однако она неизменно мила, приветлива, терпелива со мной и полна решимости «устроить мое счастье». Честное слово, это ее собственные слова!
Николь предприняла уже две попытки «устроить мое счастье» – и обе окончились ничем.