Повелитель разбитых сердец

В этом свертке – наши фамильные мансуровские сокровища. Некоторое количество драгоценностей, не бог весть что, конечно, а все же хватит на безбедную жизнь лет этак в течение пяти. Если быть поскромней, то все десять можно протянуть. Отец был очень богат и беспрестанно дарил нашей с Аськой матери великолепные бриллианты и прочие драгоценности. Отец наш был граф Николай Мансуров. Он был женат, но в браке у него не было детей. Беда в том, что вскоре после свадьбы его жена, страстная наездница, упала с лошади и сломала спину. Почти двадцать лет она провела прикованная к постели, и все это время отец старался как мог поддерживать ее. Разумеется, он не решился ее бросить, хотя всю радость его жизни составляла наша мать, ну и мы, их дети. Он усыновил меня и удочерил Аську, дал нам свою фамилию.

Борисоглебский – сын его законной жены от первого брака. Родной отец его давно умер, Алешка носил его фамилию, но звал папой графа Мансурова. Меня Алешка считал младшим братом, однако Аську… – Максим Николаевич печально вздохнул, – Аську он никогда сестрой не считал, называл ее с самых ранних лет только «моя невеста» и всегда знал, что женится на ней. Так оно в конце концов и получилось. Кстати, раньше, до свадьбы, это была его квартира, Алешкина, а потом он переехал к Асе, в наш домик на Сергиевскую, ну а я обосновался здесь.

В молодости отец много путешествовал. Он очень любил Францию, там у него были близкие друзья. Особенно дружен он был с графом Арманом де Буагеллан де Сен-Фаржо. К несчастью, друзья поссорились из-за какой-то безделицы. Арман вызвал своего русского приятеля на дуэль. Отец клялся, что намерен был стрелять поверх головы своего приятеля – только чтобы попугать его. Однако, видимо, пистолет был плохо пристрелян. Отец ранил Армана в голову, и тот умер через несколько минут у него на руках, уверяя, что прощает его, и завещав ему на прощание свой дневник. Этот дневник отец считал самым большим своим сокровищем, но не показывал его нам, потому что слишком больно ему было вспоминать о смерти Армана. Кое-что знал только Алексей, которого отец очень любил и которому всецело доверял. От него я и услышал, что в тетради вели записи несколько поколений хозяев замка Сен-Фаржо. С этим замком связана история таинственного исчезновения одной из знаменитых картин Давида, которая называется «Смерть Лепелетье».

– У Давида есть картина «Смерть Марата», – говорю я недоумевающе. – Какой Лепелетье?

– Так звали одного из членов Конвента, графа, аристократа, который голосовал за смерть короля и поплатился за это, – поясняет Максим. – Его родственники не могли простить Лепелетье и пытались уничтожить всякую память о его предательстве. Даже картину спрятали. Да так, что никто не мог ее отыскать. Я думаю, что в дневнике Армана указан некий след, который может привести к пропавшему сокровищу. Отец всю жизнь мечтал, как поедет со всеми нами во Францию, отыщет картину и передаст ее, скажем, в Лувр. Он был страстным коллекционером, у него раньше (теперь-то все пропало, конечно!) было дома много картин, но почему-то тематически связанных со смертью. Уж не знаю, откуда взялось у отца такое мрачное пристрастие, он был вообще-то очень веселым человеком, жизнелюбом. Честно говоря, мы не были с ним особенно близки, я ведь, что называется, маменькин сынок, а его дичился и сильно ревновал к Алешке. Только незадолго до смерти папы мы сошлись и сдружились. Сказать правду, все эти давние французские дела меня очень мало интересовали. Конечно, я рад, что сегодня мы нашли тетрадь, однако куда больше доволен тем, что отыскались мамины бриллианты. Надеюсь, не покажусь вам меркантильным и избыточно расчетливым, если сознаюсь: не было бы их, я даже не стал бы искать дневник Сен-Фаржо. Тем более что по-немецки и по-английски говорю свободно, а вот французского не знаю, отчего-то никак не дается мне этот язык. А вы как?

– Что? – глупо спрашиваю я.

– Ну, вы в ладах с французским? – настойчиво смотрит на меня Максим Николаевич.

– Не особенно, – виновато бормочу я. – Латынь, немецкий, итальянский…

– Латынь я тоже знаю, – с мальчишеской, хвастливой интонацией говорит Максим Николаевич. – Я просто забыл об этом упомянуть. Ладно, что-нибудь придумаем насчет французского. Алексей слишком много пишет об этой тетради – значит, мы ее рано или поздно прочтем. Будем считать это своим долгом, да?

Мое сердце пропускает удар. Глупо, конечно. Стоит ли обращать внимание на случайные обмолвки! Он сказал «мы» совершенно нечаянно. Без всякого смысла! Не вкладывая в это коротенькое словцо того судьбоносного значения, которое готова придать ему я.