Повелители стрел

— Не торгуйся, — фыркнул Кокэчу. — Мне нужно все. В городах есть люди, владеющие этими ремеслами?

Лазутчик кивнул.

— Заставь их открыть мне свои секреты в знак доброй воли. И пусть ничего не утаивают, иначе я скажу хану, что у меня было кровавое видение, он вернется и сожжет ваши земли до самого моря. Ты понял?

Неподалеку раздались голоса, и лазутчик, ослабевший, как после тяжелой работы, поспешил ответить:

— Да, я все сделаю. Когда поставят белый шатер, император сдастся.

На миг он задумался, потом вновь заговорил. Голоса снаружи стали громче.

— Если ты предашь, шаман, то все, что ты хочешь узнать, погибнет в пламени. У нас достаточно горючего порошка, чтобы не оставить от Яньцзина камня на камне.

— Смелые слова, — усмехнулся Кокэчу. — Интересно, хватит ли у ваших людей духу решиться на такое? Я слышал твои слова, раб. Ты сделал свое дело, теперь возвращайся в город и вместе со своим императором жди белого шатра. Его возведут, когда придет время.

Лазутчик хотел было поторопить шамана, попросить, чтобы он начал действовать как можно быстрее. Из осторожности он промолчал. Какое шаману дело до того, что с каждым днем все больше жителей города умирает от голода?

— Что там происходит? — неожиданно воскликнул Кокэчу, встревоженный криками, которые раздавались за стенами юрты.

Он жестом велел цзиньцу выйти и последовал за ним. Все смотрели в сторону города. Шаман и Ма Цинь тоже уставились на крепостные стены.

По каменным ступеням медленно поднимались молодые женщины в одеждах белого цвета — цвета смерти. Болезненно исхудавшие, босые, они не дрожали от ночного холода. Похоже, совсем его не чувствовали. Воины на стене расступились перед ними в суеверном страхе, и никто не осмелился преградить им дорогу. Тысячи девушек собрались над городом. Десятки тысяч. Воцарилась полная тишина, умолк даже ветер над Яньцзином.

Далеко внизу под ногами женщин белела замерзшая каменная дорожка. Почти одновременно все молодые жительницы Яньцзина подошли к самому краю стены. Некоторые держались за руки, другие стояли поодиночке, смотрели в лунную ночь.

Лазутчик затаил дыхание, стал шептать молитву, которую не вспоминал уже много лет, с тех пор, как забыл свое настоящее имя. Его сердце разрывалось от боли за свой народ и родной город.

Вдоль всей стены стояли белые, почти призрачные фигуры. Увидев, что там одни женщины, монгольские воины окликали их грубо, смеялись и глумились над несчастными. Лазутчик помотал головой, чтобы отогнать хриплые голоса, в его глазах блестели слезы. Многие девушки держались за руки, глядя на врагов, которые подошли к стенам императорского города.

Застыв от горя, Ма Цинь смотрел на девушек. Они сделали шаг вперед. Потрясенные воины замолчали в благоговейном страхе. Издали казалось, что падают белые лепестки, и даже Кокэчу изумленно покачал головой. Тысячи других девушек заняли их место на краю стены и без единого крика шагнули навстречу смерти, разбились о камни.

— Если ты предашь, шаман, город сожгут дотла, — прошептал лазутчик, в его голосе звучала скорбь.

Кокэчу больше не сомневался.

ГЛАВА 31

Зима продолжалась, в юртах рождались дети, у многих отцы были в походах с темниками или посольскими группами, снаряженными Тэмуге. Теперь, когда монголы захватили колонну с продовольствием для осажденной столицы, еды было вдоволь, и огромный улус наслаждался невиданным ранее миром и благоденствием. Хачиун не давал воинам заплывать жиром, заставлял их практиковаться в боевых искусствах на равнине. Все понимали: спокойствие — ненадолго, и каждый монгол по нескольку раз на дню бросал взгляды в сторону Яньцзина.

Впервые в жизни Чингис страдал от холода. У хана почти не было аппетита, но он через силу ел говядину с рисом и немного поправился. Он уже не напоминал обтянутый кожей скелет, однако все еще сильно кашлял. Приступы жестокого кашля душили его, вызывали ярость. Раньше хан никогда не болел и теперь злился, ведь его предало собственное тело. Чингис чаще других смотрел на город, больше других мечтал о его падении.

В одну из холодных вьюжных ночей к нему пришел Кокэчу. Кашель почему-то усиливался перед рассветом, и Чингис уже привык, что шаман приносит ему горячее питье. Юрты в улусе располагались близко друг от друга — ханский лающий кашель многих будил по ночам.

Услышав, как бдительные кебтеулы расспрашивают Кокэчу, Чингис сел на постели. После неудачного покушения на жизнь хана каждую ночь его юрту охраняли шестеро крепких воинов. Кокэчу вошел и зажег светильник под потолком. Чингис хотел было заговорить с шаманом, но не смог — помешал сильный кашель. Спазмы сотрясали грудь хана, к лицу прилила кровь. Потом приступ прошел, как обычно, оставив Чингиса задыхаться и хватать ртом воздух.

— Добро пожаловать, Кокэчу, — прохрипел хан. — Какие травы ты принес сегодня?

Ему показалось, что шаман сильно волнуется. Глядя на покрытый испариной лоб Кокэчу, Чингис решил, что шаман, должно быть, тоже болен.

— Повелитель, у меня нет новых снадобий, я испробовал все, что мог, — ответил шаман. — Похоже, что-то мешает выздоровлению.