Повелители стрел

Кокэчу улыбнулся, обнажив темные десны. На самом деле он не знал, правильно ли определил предателя и, вообще, был ли предатель среди братьев. В руке, которую Кокэчу положил на голову несчастному, он сжимал кусочек воска с двумя зубами и ядовитой железой смертельно опасной змеи. Шаман долго охотился за ней, рискуя собственной жизнью. Кокэчу довольно хмыкнул, вспомнив выражение благоговейного ужаса на лице хана, когда тот увидел, как жертва бьется в судорогах от одного прикосновения. Несчастный почернел и распух перед смертью — никто не заметил под его волосами двух маленьких ранок. Кокэчу выбрал его из-за цзиньской девушки, которую воин взял в жены. Она ходила за водой мимо юрты шамана и пробудила в нем вожделение. Когда Кокэчу попытался овладеть красавицей, та отвергла домогательства, словно была ему ровней, а не простой рабыней. Шаман рассмеялся — перед смертью ее муж все понял, Кокэчу увидел это по его глазам. Теперь Кокэчу боялись и уважали. Другие шаманы не осмеливались оспорить его превосходство после того, как он показал свою силу. Кокэчу не испытывал чувства вины. Он знал, что его предназначение — быть рядом с великим ханом, торжествовать над врагами. Если для этого понадобится убить тысячу человек, его рука не дрогнет.

Кокэчу заметил, что взгляд Тэмуге стал бессмысленным от густого дыма. Шаман стиснул зубы, отгоняя благодушное настроение. Сейчас нужен ясный ум, нужно покрепче привязать к себе ханского брата, да так, чтобы тот никогда не смог освободиться.

Кокэчу сунул палец в небольшой сосуд, достал немного темной блестящей пасты, в которой чернели крошечные зернышки. Другой рукой раскрыл Тэмуге рот и размазал массу по языку юноши. От горечи Тэмуге поперхнулся. Сплюнуть он не успел — все во рту занемело. Он услышал за спиной шепот и завертел головой, пытаясь определить источник звука.

— Погрузись в свои самые темные мысли, Тэмуге, — прошептал шаман. — Я поведу тебя. Нет, лучше я поделюсь с тобой своими кошмарами.

На рассвете Кокэчу выбрался из юрты, его халат покрывали пятна пота. Тэмуге остался лежать без памяти на шелковом ковре. Шаман знал, что юноша проспит почти весь день. Сам Кокэчу не пробовал темную пасту, боялся наговорить лишнего перед Тэмуге. Шаман не желал из-за неосторожных слов оказаться в чьей-либо власти, особенно сейчас, когда перед ним прекрасное будущее. Он несколько раз глубоко вдохнул, чувствуя, как мысли проясняются от холодного воздуха. Одежда и тело пропахли сладким дурманящим дымом, и Кокэчу хихикнул, подходя к своей юрте.

Он распахнул дверь. Жена убитого им воина сидела на коленях у очага, там, где он ее оставил. Белокожая, хрупкая, она была необыкновенно красива. Кокэчу вновь охватила похоть, и он удивился собственной ненасытности. Наверное, это все из-за дыма.

— Сколько раз ты не подчинялась мне? — грозно спросил Кокэчу.

— Я не делала этого, — ответила женщина, дрожа от страха.

Он протянул руку, чтобы тронуть ее лицо, пальцы не слушались. Разозлившись, Кокэчу ударил женщину, и она упала на пол.

Кокэчу тяжело дышал, глядя, как она с трудом вновь встает на колени. Когда он стал развязывать пояс халата, женщина подняла голову. Рот у нее был в крови, нижняя губа распухла. Это зрелище еще больше распалило Кокэчу.

— Зачем ты бьешь меня? Что еще тебе нужно? — спросила женщина. В ее глазах блестели слезы.

— Власти над тобой, — ответил он, улыбаясь. — Что еще нужно мужчине? Это в нашей крови. Каждый был бы тираном, если бы мог.

ГЛАВА 17

Императорский город Яньцзин затих перед рассветом, правда, скорее от обильной еды и чрезмерных возлияний на празднике Фонарей, чем от страха перед монгольским войском. С заходом солнца император Вэй вышел на специально сооруженный помост к волнующимся толпам народа, и тысяча танцоров ударили в гонги и затрубили в трубы. Казалось, от оглушительного грохота даже мертвые встанут из могил. В знак смирения император был бос. Миллионы людей скандировали: «Десять тысяч лет жизни императору! Десять тысяч лет!» — и многоголосый крик разносился по улицам. В праздник Фонарей ночь изгоняли из города — он сиял, как драгоценный камень, освещенный мириадами огоньков. Даже три больших пруда сверкали — на волнах качались крошечные суденышки с горящими свечками. Шлюз открыли, лодочки устремились по Великому каналу, длиною в три тысячи ли, до южного города Ханчжоу, словно огненная река. Образ понравился юному императору, безропотно ожидавшему, когда же наконец утихнет грохот и рассеется белый дым от фейерверков. Их было так много, что город пропах порохом, а воздух горчил. Император знал: в эту ночь будет зачато много детей, в удовольствии или от насильников. Совершится больше сотни убийств, а дюжина пьяных найдет смерть в темных глубинах озера. Каждый год одно и то же.