Повелительница. Роман, рассказы, пьеса

Виолова. Да вы послушайте только, поймите! Играю и сама не знаю, что именно. Спрашиваю: в чем содержание? Сюжет-то какой? Говорят: это вас не касается, да мы и сами его хорошенько не знаем. Дано название, дан метраж… Нет, вы послушайте, ведь это ужасно! Как же играть?

Баар. Господа, а ведь начнется с того, что нас всех арестуют за просрочку паспортов. Надо что-то решить, что делать дальше.

Люся. Я лягу спать. Королевич, можно на вашем диване?

Петр Иванович. Вы с чего пошли только что? С бубен?

Иван Петрович. Я не обязан, батенька, такого правила нет, чтобы отвечать вам на все вопросы.

Королевич. Стойте! Прекратите это! Ведь это же гадость! Я не желаю участвовать в этой мерзости. Я сейчас Шекспира начну декламировать. Мне просто жутко от такой галиматьи.

Баар

(смотрит в тетрадку). Все это вы говорите совершенно точно, по роли.

Королевич (становясь в позу).

О, мощный Цезарь, ты лежишь во прахе!Пред славою твоих завоеваний,Триумфов и побед склонялся мир,И что ж ты стал теперь? Лишь горстью праха…Прости, прости!

Или мы актеры, или мы все сошли с ума? Освободите меня, пожалуйста, от всего этого.

Люся. Не размахивайте так руками, Королек. Когда я размахиваю, вы на меня кричите.

Евгения Меркурьевна. Что ж, коли нет костюмов, придется, значит, в своем собственном играть.

Пожилая актриса(тихо). А собственное-то все в дырах.

Актриса помоложе. Мне сегодня письмо пришло из Белграда, сестра к себе зовет.

Баар. Господа, я опять призываю вас к благоразумию: довольно мы наделали глупостей. Давайте же что-нибудь решим, так дальше продолжаться не может.

Королевич. И это ваш третий акт? Да по какому праву? (Срывает с окна бархатную занавеску и закутывается в нее, как в тогу.)

Прости меня, кровоточащий прах,Что ласков я и нежен с палачами.Такого мужа мир еще не видел!Проклятье тем, кто в прах его повергли!Дух Цезаря о мщении взывает…

Все это произошло за месяц до Рождества, и это было их последнее представление.

Из шестнадцати человек сейчас в городе осталось всего пятеро: двое действительно были взяты при облаве и посажены в тюрьму за просрочку документов, их, вероятно, скоро вывезут на какую-нибудь границу. Виолова устроилась на съемках и пока кормит и себя, и Королевича. Они поселились в маленькой гостинице, где раньше живали студенты, художники, натурщицы и музыканты. Сейчас они там одни. И на улице совсем темно и пусто, особенно вечерами. Баар — в больнице.

Остальные выехали кто куда. Трое получили визы во Францию. Сергеев-Горский умер.

1939

Архив Камыниной

Камынину приснился странный сон — только через несколько дней выяснилось, что сон был самый обыкновенный. Он увидел себя крошечным, не больше мухи, в собственном раскрытом рту. Он узнавал свои громадные, еще крепкие зубы, по которым карабкался, как по скалам, с опаской поглядывая на покоящийся неподвижно и все-таки страшный язык, на высокое небо, до которого при всем старании он никак не мог достать рукой. Все это было самого будничного красноватого цвета, и только два полукруга зубов с их черными пломбами чернели скользко и влажно.

Мимо передних двух зубов, узких и тесно прижатых один к другому, по изнанке длинного клыка он прополз к первому коренному, широкому, желтому, с серебряной пломбой, и собрался присесть на его острый край, когда он увидел, что за пломбой зияет щель, из которой дует холодом. Он просунул голову. Это был ход, ведущий неизвестно куда. Камынин решил войти. С трудом пролез он на животе, цепляясь пиджаком за острые выступы, протянув вперед руки. В темноте был поворот, потом еще один. Проход становился все шире, уже можно было встать на четвереньки. Внезапно впереди блеснул свет, и через мгновение открылась даль с небом, озером, цветущими деревьями, с какой-то статуей над тихо журчащим фонтаном.

В ту же минуту он подумал: только бы не проснуться! Чувство радости охватило его, чувство покоя, свободы, странной поэзии, которая утром исчезла, и проснувшись, он даже подумал, что пейзаж слегка смахивал на пейзаж конфетной коробки или открытки из тех, которые посылаются из горных местностей. Что-то в нем было слишком розово, слишком серебристо, слишком нежно смотрела статуя в голубую даль, и так чист был водоем, и такое вокруг было густое и сверкающее цветение.