Поверженные правители

Лишь когда громадная змеиная голова поднялась из воды за кормой Арго — голова величиной с дом, с глазами как исполинские щиты, — корабль начал свой долгий путь к спасению, ускользая из костистых зубов судьбы, уносимый поднятой чудовищем волной.

На мачту быстро натянули новый парус, и западный ветер, которого позабавило бегство из лап смерти, благосклонно подарил свой порыв ловкому суденышку, которое опасно накренилось на правый борт, но тут же поймало шквал и понеслось вместе с бурей на восток к острову — странному и таинственному клочку гористой суши, так хорошо изведанному мною в свое время. Акратону, как и Ясону после него, предстояло разграбить этот остров, но об этом я знал лишь по сказаниям.

Мне некогда было осмыслить, почему Арго решил поделиться со мной именно этим воспоминанием, а в его выборе явно был особый смысл. Арго, несмотря на то что в нем, казалось, билось человеческое сердце, не склонен был предаваться бессмысленной ностальгии. Вскоре я возвратился вместе с кораблем в мир настоящего.

Лес светился насквозь; из пещеры в скале, образовавшейся из окаменевших стволов, подул легкий ветерок. Под ним затрепетала трава. Рысь беспокойно шевельнулась, и Миеликки направилась ко мне: глаза ее блестели из-под прозрачной белой накидки, губы были плотно сжаты.

Она обняла и поглотила меня, и в плавном падении женские руки, обнимавшие меня, словно превратились в просоленные морем балки корпуса Арго. Я вдыхал соленый бриз и запах вара, гниющих канатов и тесаного дерева.

Дух корабля, древний разум, обращался ко мне через свою хранительницу.

— Он стыдится и боится, Мерлин. Он виновен в давнем великом предательстве, и тень Немезиды протянулась к нему. Корабль не просто дерево и канаты.

— Я знаю. К чему напоминать мне? Я его выстроил!

— Ты строил его в невинности и отпустил по водам мира с гордостью. Ты рос и взрослел, медленно, на протяжении веков, и Арго тоже вырос в славный корабль, на коем плыл Ясон. Чтобы расти, змея сбрасывает кожу: Арго сбрасывал дерево. Мастера-корабельщики из года в год меняли его облик. Теперь он сильнее, быстрее, поворотливее и хитрее того челнока, что ты выстроил, но сердце ребенка — щепка дуба — еще осталось в нем.

Я был озадачен. Я хорошо знал, что Арго хранит в себе осколок каждого судна, каким он был, частицу сердца каждого из капитанов, направлявших его по рекам или через океан. Известно мне было и то, что мои детские потуги в кораблестроении под бдительным оком десяти масок за десять тысяч лет от сего дня или более того положили начало этому бороздящему моря существу, этому миру, скользящему по волнам.

К чему такие усилия, чтобы напомнить мне?

Грусть и тревога густой горечью стояли у меня в пересохшем рту, когда я позволил Миеликки передать мне чувства и сны корабля.

И я снова был в мире детства, среди ревущих бурунов.

То был миг восторга, вспышка памяти столь мощной, столь живой, что она ошеломила меня. Не сам я воскресил прошлое. Это Арго тратил силу своей жизни, чтобы отослать меня назад, показать мне минуту, когда я вкладывал в лодочку свои чары и жизнь.

Я стоял по пояс в широкой заводи под скалой, нависшей над святилищем, и смотрел на падающие по сторонам от меня струи. Заводь под водопадом кипела. Небо над головой казалось светящимся лазурным кружком в обрамлении летних ветвей. Там, куда не попадали серебряные струи, пруд зарос густой зеленью кустов и мха, а десять ликов следили, как я разрисовываю свое творение.

Десять раятуков, моих хранителей и вдохновителей, дожидались окончания строительства.

Я нарисовал глаза по бокам округлого носа: глаза Серебрянки, рыбьи глаза, чтобы благополучно провести ее по реке; соколиные глаза Фалькенны, чтобы лодка летела по воде; собачьи, Кунхавала, чтобы чуяла путь к неведомой суше и в тайные воды.

И создавалась моя Странница под бдительным оком Скогена, тени лесов, а вдохновляла меня Синизало, дитя на земле. Я призвал Габерлунги, чтобы вложить в суденышко приключения, великие истории, увлекательную судьбу. И величайший из раятуков, Пустотник, наложил на нее чары, позволявшие проходить по невидимым рекам в глубинах мира, под самой землей, стать кораблем многих миров.

Себя я вырезал как деревянного человечка, маленького капитана, и спрятал неуклюжую поделку за одно из ивовых ребер. Я помню, как взобрался на борт и взял весло, смеясь и силясь овладеть вертким, обтянутым кожей челноком. Потом нас подхватило течение и потянуло прочь из заводи, через отмель, в поток, что, извиваясь, убегал из моей долины.

Когда меня развернуло в последний раз, я, еще с трудом удерживая равновесие, заметил, что семеро раятуков исчезли. Остались три, их личины из коры скорбно вытянулись, провожая меня взглядом прищуренных глаз.

— Вы мне не нужны! — крикнул я им. — Я вернусь, когда вы понадобитесь!

Первой удалилась Скорбь, за ней — Лунная Греза. Последним остался Морндун, призрака на земле.

— Ты мне не нужен! — снова крикнул я, но теперь, оглядываясь назад, припомнил миг сомнения.