Поверженный Рим

Жена Валии умерла при родах три года назад. Погиб и ребенок, которого она не сумела выносить. Готы посчитали это дурным предзнаменованием. Наверное, поэтому Валия, у которого, правда, были сын и дочь, столь ревностно следил, как протекает беременность Пульхерии. Сомнений ни у него, ни у самой Пульхерии в том, кто является отцом еще не рожденного ребенка, не было. Матрона вышла замуж уже пять лет назад, но, увы, ее брак с божественным Атталом долгое время оставался бесплодным. Теперь этому ребенку, зачатому не без помощи бога Одина, предстояло возродить великую империю. Пульхерия сказала об этом Валии, и тот кивнул в знак согласия.

В приятных хлопотах последних дней Пульхерия почти забыла о своем муже, который оказался, однако, настолько бестактным, что сам напомнил о себе безобразной сценой ревности. Если бы он проявлял столько же пыла на ложе, цены бы ему не было. Пульхерия не сдержалась и высказала эту мысль вслух, чего, наверное, не следовало бы делать. Божественный Аттал смертельно побледнел и пробурчал под нос то ли угрозу, то ли ругательство. А ведь это она, Пульхерия, сделала своего мужа императором. И это именно ей божественный Аттал должен быть благодарен за триумф, который устроили ему римляне. Ну и рексу Валии, естественно. При таком префекте претория императору некого было бояться и не о чем тужить. Казалось бы, живи да радуйся, но божественный Аттал почему-то с каждым днем становился все мрачнее и мрачнее…

Дабы соблюсти приличия, Пульхерия навещала Валию только под покровом темноты, в сопровождении всего-то полусотни готов, выделенных ей рексом. Конечно, по статусу Пульхерии полагалась более солидная свита, но императрица не хотела привлекать внимание к своей персоне, особенно в столь щекотливой ситуации. О ее связи с рексом Валией в Риме не говорил только ленивый, но это вовсе не означает, что они должны выставлять свои отношения напоказ.

Рекс Валия встретил Пульхерию во дворе и собственноручно помог ей выбраться из носилок.

— Сегодня ты хороша как никогда.

Эту фразу он неизменно повторял при каждой их встрече. Впрочем, в отличие от своего друга рекса Аталава, Валия не отличался красноречием. Возможно, потому, что плохо знал чужой язык. Зато языком жестов он владел в совершенстве. И Пульхерия почувствовала это сразу, как только они остались наедине. В высшей точке любовного взлета императрица вдруг услышала полный ярости мужской рык, но не придала этому значение. Возможно, ей этот рык просто почудился.

Аттал вернулся домой в таком состоянии, что Олимпий всерьез испугался за его здоровье. Лицо императора-самозванца было багровым до синевы. Конечно, если бы Аттала хватил удар, Рим перенес бы эту потерю, но у Олимпия на префекта были свои виды, и он сделал все от него зависящее, чтобы привести ревнивого мужа в чувство.

— Ты же видел! — брызнул слюной в сторону доброхота оскорбленный в лучших чувствах Аттал. — Ты все видел!

Трудно сказать, зачем императору понадобился свидетель. Возможно, ему просто страшно было идти одному в дом, пользующийся столь дурной славой. Но, так или иначе, Аттал пригласил на ночную прогулку Олимпия. Магистр двора далеко не сразу принял это приглашение, отлично понимая, чем может закончиться этот поход ревнивого мужа за правдой. Однако старый Пордака уверил Олимпия, что опасности нет никакой. Дворец Федустия был выстроен для тайных дел, а спальня рекса Валии расположена таким образом, что к ней можно легко подобраться, минуя охрану. Счастье еще, что Аттал не попал в спальню, а наблюдал за происходящим через отверстие в стене. Тем не менее он все-таки не сдержал крик, и Олимпию пришлось зажимать ему рот рукой, дабы безумец не привлек к себе внимание готов. С большим трудом, с помощью сиятельного Пордаки, Олимпию удалось обуздать расходившегося императора. После чего все трое покинули дворец, воспользовавшись тем же подземным ходом.

— Я все видел, — ободряюще похлопал императора по плечу Олимпий. — И если ты предъявишь своей супруге обвинение в прелюбодеянии, я с удовольствие тебя поддержу.

— Какое обвинение! — взвился Аттал. — Она должна умереть! Они оба должны умереть!

— Ты так кричишь, словно я возражаю, — криво усмехнулся Олимпий. — Вот и сенатор со мной согласен.

— Нет уж, — отмахнулся Пордака. — Я не собираюсь участвовать в убийстве женщины, да еще по столь пустяковому поводу. А что касается Валии, то готы снимут головы нам всем, прежде чем его тело остынет.