Повешенный

– Вы где остановились? – спросила Лиза. Ей шло кожаное водительское кресло, красная оплетка руля, дрожь мощного двигателя. В машине ее нервозность куда-то пропала, она стала опять прежней Лизой – самоуверенной, немного хабалистой и такой красивой, что дух захватывало. Петр Яхонтович вытащил визитку и назвал адрес гостиницы. Ему опять стало стыдно. Подумает еще, ворочалась мысль, что я подготовился, номер снял. А ведь действительно подготовился.

Но Лиза никак не прокомментировала. Она вдруг стала его хвалить, что он мол поступил как мужчина, что эти мрази так себя ведут, иной раз хочется самой взять пепельницу и вмазать «по щам». Но одна девочка так один раз сделала, по роже хлестанула, а потом ее никто не видел. Не то чтобы ее убили, конечно, Боже упаси, просто уволили, наверное, но мало ли, все может быть. Мужчина в таких местах сбрасывает стресс, и все делают это по-разному – кто-то сидит и не шевелится, как будто первый раз голую бабу видит, а потом цветы носит, подарки всякие, с ним даже спать не надо, кто-то вот жестко бухает, кто-то скотинится, как эти сейчас, молодежь так чаще всего. Пару раз было девочку увольняют, ну то есть забирали с собой, привозят в коттедж, а там пять мужиков, или был один, из старых бандюганов, заставил девочек купюры есть, натурально, достал пистолет и пачку пятитысячных и говорит «жри».

– А ты? – спросил Петр Яхонтович.

– А я в увольнения не хожу, – просто сказала Лиза. – Я по желанию только.

– Хотите я прочитаю вам стихотворение, – вдруг спросил Петр Яхонтович, почему-то опять перейдя на «вы».

– Ну, прочитайте, – тут машину немного занесло в мягкой каше, и Петр Яхонтович ударился больным коленом.

Стихотворение,

которое прочел Петр Яхонтович

в красивой иностранной машине

поздней ночью по пути в гостиницу.

Синий вечер. Желтые огни

Многих окон, фар и фонарей

Снег скрипит и вторят каблуки

Мерный шаг чужих для них людей

Цвет индиго прячет по углам

Тишину под бахромой сугроба

А за красной шторой пополам

Делят сигарету двое. Оба

Думают, что жизнь всего одна

И дана им только лишь на вечер

Всё хрустит под каблуками тишина

За окном, где вечер бесконечен

Синий шорох. Желтые огни

Многих окон, фар и фонарей

Снег скрипит и вторят каблуки

Мерный шаг чужих для нас людей

Дальше ехали молча и через какое-то время, которое в такой тишине невозможно было установить – может час, а может две минуты, машина остановилась у гостиницы, слегка ткнувшись носом в желеобразный сугроб, рухнувший видимо с крыши здания.

– Я с вами спать не буду, – неожиданно сказала Лиза.

Петр Яхонтович наблюдал как ритмично автомобильные дворники собирают выступающую ежесекундно влагу с лобового стекла. Вот с верхнего угла откололась ледяная пластинка и скользнула вниз. Дворники и с ней справились, утрамбовав под складками мокрого снега.

– Спать из жалости с вами я не буду, – повторила она.

– Из жалости, – тоже повторил Петр Яхонтович. – Я и не хочу с тобой спать. Я хочу, чтобы мне снова было двадцать пять лет. Или двадцать.

Петр Яхонтович вылез из машины и пошел к дверям гостиницы, а светофор продолжал подмигивать желтым глазом ему вслед. Колено распухло, каждое движение причиняло сильную боль. Кое-как он догреб до казенной койки, где, не раздеваясь, провалился в полупьяный, душный сон.

Еще один сон Петра Яхонтовича

Утренний, молочный от тумана лес, топорщился сосновыми иголками и перьями папоротника.