Повесть Белкиной

Последние лучи солнца медленно исчезали за верандой. Душистый воздух убаюкивал. Незваная гостья таяла у меня на глазах. Когда солнце спряталось за море, я увидела, как Пантера Таврическая, – а именно так ее звали (я прочитала это на листике пергамента, вырванном ею из книжечки), – прыгнула на крышу соседней дачи. Дама в черном резко ударила хвостом по шиферу, и в последний раз улыбнулась мне: странно, я никогда не видела ее больше – ни на Том, ни на Этом.

* * *

Сто девятнадцатое ноября

О сне: Если бы можно было спать по четыре часа в сутки, на буквы оставалась бы целая жизнь, а так – огрызок.

О деньгах: Наша нора стоит (в скобках – шестизначное число) чужих зеленых. Так в тексте появляются социальные мотивы, но так же быстро и уходят: топ-топ-топ. Пока!

О несовершенстве: Вечный Жид, вечный быт, но особенно – быт – гора времени в мусорном ведре, годы странствий по обшарпанным кухням; ничего, кроме усталости.

О звездах: о звездах не надо писать, на них бы только – смотреть. Они собираются в созвездия, как птицы – в стаи, как приматы – в стада, влюбленные – увы, в параллельности. До звезды, даже самой близкой, за всю жизнь не долететь. Говорят, Солнце – звезда, а арбуз – ягода? Звезды кажутся холодными, но это не так. И вообще, «не так», или только кажется? «Не звезди».

О буквах, буквах, буквах: с ними-то и роман. Чтоб у й т и относительно спокойно. Без сантиментов. Пресловутой нереализованности. Б у к в ы: то самое чувство, будто ты не подал нищему. Или подал. В любом случае, неловкость. За то, что разбрасываешь сокровища на все четыре. Б у к в ы: неловкость жонглера, заметная лишь ему. Маленький цирк, в который водишь сам себя. Неловкость двух солнц: родного и сводного – в ловкости жизни и слога.

О тумане: позавчера за окном – молоко. Ничего нет за окном – ни домов, ни деревьев, одно молоко! Как лет десять назад – из другого окна: ни домов, ни деревьев, одно молоко.

Но отменяют самолеты, у них на туман аллергия, поэтому у меня – тоже: я-то – жду.

После Страны Чудес – опять и снова:

– О Мышь! Не знаете ли вы, как выбраться из этой лужи? Мне так надоело плавать здесь, о Мышь! – сказали мы с Алисой: ведь мы понятия не имели, как обращаться к мышам!

Но Мышь молчала, и б.-у. – шный возлюбленный молчал, а лужа от этого не уменьшалась. Тогда я подумала, что, для начала, нужно просто сделать что-нибудь не так. Например, испортить паспорт – и получила три года (условно).

* * *

[Три года брака /условно/]

Сначала заключили контракт. О, тогда «брак» еще был безусловен, хотя и странен – будущий Сосед По Времени обязывался писать мне по сонету в неделю, иначе соглашение оказалось бы расторгнутым. Потом сонеты потеряли свою свежесть, потускнели, и я поручила Соседу акростихи – те самые, что высвечивают имя по вертикали.

До сказочных цветочков мы так и не дошли. А дети плачут – ягодки, блин!

Быть может, говорит, я плохая мать. Или не очень мать. Так себе мать. Впрочем, дети ее обожают – наверное, именно потому, что «не очень» и «так себе».

Больше всего она ценит, разумеется, свободу. Ну, а «ягодки» – что с тех? Памперсы-сопли-расходы… Глазки, конечно, да, пальчики, «ма-ма» – да, да, все она проходила, но никогда ее это по-настоящему не задевало, не трогало,

не трясло (ее выраженьице).

– Я всегда относилась к детям как к растениям, – напоминает. – Поливала, ухаживала, чтоб, не дай бог, не засохли; вносила удобрения во избежание рахита… Боже! За что ты дал мне их? Они спят сейчас в маленькой комнатке, даже не подозревая, насколько условны!..

…

– Госпожа Обвиняемая, что Вы можете сказать в свое оправдание?

– Я? В оправдание? Ненавижу оправдываться. Всегда ненавидела. Говорят, в этом есть бесценная доля инстинкта самосохранения. Я желаю сохраниться! – кричу Им.

– А судьи кто? – спрашивает по привычке «обличающий» классик.

Молчу, потупившись. Я уже не в том возрасте, чтоб…

– Чтобы что? – снова спрашивают ОНИ.

Уворачиваюсь от удара.

Мне стукнуло тогда. Стукнуло. Не важно, сколько. Важен сам факт, сам процесс стука. Застукивания. Как будто я играла с жизнькой в салочки и вот, наконец, та «осалила». Догнала, поймала за хвост, схватила за жабры. Прищемила, короче.

– А не пора ли тебе… – начала, было, Она.

– А не пошли бы Вы… – предложила я Ей, и тут же получила по башке: ой-ой-ой, ай-ай-ай…

Дама же, не привыкшая к дерзостям, разозлилась и, решив меня проучить, загнала в угол с паутиной. О, как там было темно и неприятно, бог мой! Как тоскливо, как безнадежно!

– Хорошо ли тебе, девица? – поинтересовалась Дама.

– Хорошо, – выдавила я слово, словно остаток пасты из засохшего тюбика.

– Тепло?

– Тепло!

– Ну, тогда еще разок, – усмехнулась Дама.