Повесть моей жизни. Воспоминания. 1880 - 1909

На свидание мать Короленко приносила целую корзину разных съедобных вещей, а на возражения надзирателя, говорила, что это для меня. Не может же девочка сидеть не евши.

Свидания были общие и происходили в большой комнате, перегороженной двумя невысокими параллельными загородками. За одной толпились посетители, а за другую приводили заключенных. Посередине сидел на стуле смотритель и ходил взад и вперед сторож, следивший, чтоб не было преступных передач. Меня тоже пересаживали внутрь, и я свободно бегала от одной загородки к другой.

Вскоре тетя находила, что я проголодалась, и Эвелина Осиповна Короленко передавала мне кучу пирожков, а тетя спрашивала смотрителя, неужели девочка не может угостить своего дядю и других дядей? Разрешение обычно давалось, и пирожки быстро перекочевывали из-за одной перегородки за другую.

Бывали иногда и более «преступные» передачи. Заключенным запрещалась иметь карандаши и перья, а Короленко никак не мог помириться с их отсутствием.

И вот на меня было возложено поручение доставить ему эту контрабанду. Обычно, когда я перебегала ко второй загородке, Короленко поднимал меня и сажал перед собой на загородку. У него и тогда уже была густая борода, и я должна была незаметно засунуть карандаш в его бороду. Но, видимо, моя контрабандная тренировка оказалась недостаточной, и я так усердно сунула карандаш, что он проскочил через бороду и предательски стукнулся о каменный пол. По счастью смотритель в это время отвернулся в другую сторону. Короленко быстро спустил меня на пол, я подняла карандаш и, очень смущенная, на этот раз более осторожно всунула его в бороду.

Короленко скоро выслали в Пермь, а после 1 марта 1881 года, за отказ от присяги Александру III сослали в Восточную Сибирь, за Лену в слободу Амгу. Дядю отправили в сибирскую пересыльную тюрьму в Тюмени и оттуда назначили в маленький городок на Иртыше, Тару.

Всю свою предыдущую жизнь дядя с тетей прожили безвыездно, — если не считать поездок на дачи, — в Петербурге и очутиться внезапно в крошечном городке, где на поросших травой улицах пасутся коровы, свиньи и овцы, было для них большим переворотом.

Я была, конечно, в полном восторге. Вместо чинных прогулок с тетей по каменным тротуарам, я могла целые дни бегать по зеленым улицам, сводить знакомство с ребятишками, ходить с тетей на базар, бегать сама в лавочку, — все было и ново, и чрезвычайно интересно для шестилетнего ребенка.

Для тети с дядей это значило оторваться от всего, чем они до сих пор жили: от привычной работы, от близких, от участия в революционной деятельности, с которой они так много связывали. Но они оба не падали духом и не боялись, что их засосет провинциальная тина. Они с любопытством присматривались к жизни в глухой провинции, уверенные, что сохранят живую душу. Они решили смотреть на свою жизнь в Таре, как на временный отпуск от основной работы, и спокойно наладить жизнь в непривычных условиях.

Все было так необычно. После тесных петербургских квартирок на 5-м этаже, им пришлось за 5 рублей в месяц нанять отдельный домик с огородом, погребом и сараем — провизию ведь надо было закупать на неделю, а дрова заготовлять на год.

Дядя был очень общительным человеком и жить без людей не мог, да и люди везде тянулись к нему. От него всегда исходили свет и оживление. Маленькая ссыльная колония, всего из пяти человек, сразу сблизившаяся с ним, не могла удовлетворить его. Это были очень милые люди — «наши юноши», как скоро начала называть их и я вслед за дядей, — но они варились исключительно в собственном соку, перебирая недавние воспоминания и занимаясь теоретическими спорами, для которых за отсутствием книг не было никакой пищи.

Дяде этого было мало. Ему любопытно было узнать, чем же живут люди, обреченные проводить здесь всю свою жизнь.