Повесть моей жизни. Воспоминания. 1880 - 1909

Маленькая кругленькая тетя никогда не «цвела» особой красотой, но против дядиного веселья никогда не могла устоять. И все кончалось смехом. Смеялась тетя почти беззвучно, но легко и заразительно, «кипела», как мы говорили.

— Ведь ты все равно рано не ложишься, — прибавлял дядя в утешение.

Перед рождеством о. Александр признался дяде еще в одной слабости. Ему страстно хотелось посмотреть на маскарад. В Таре был клуб, где в обычное время шла карточная игра, а на праздниках устраивался маскарад, которого со страстным нетерпением ждали все местные барышни и молодые дамы.

Но духовному лицу вход в клуб, даже на хоры, был строжайше запрещен традициями.

Дядя, всегда готовый пошутить и повеселиться, нашел выход.

— А мы замаскируемся. Никто не узнает.

Матушка попадья сначала ужаснулась, но не устояла против каскада дядиных шуток и обещаний доставить к ней батюшку в целости и сохранности и навеки сохранить опасную тайну.

Она даже согласилась сшить из оконных занавесок длинное домино, укрывавшее предательский подрясник о. Александра.

Дядя достал за соответствующую мзду шинель у местного полицейского чина, нарядился в нее, и они отправились в «жуткий притон соблазна», где чинно прохаживались доморощенные маркизы, цветочницы с парой бумажных роз, «ночи» в длинных черных шалях с бумажным месяцем на голове, взвизгивая от тяжеловесных комплиментов местных петушковых.

Дядин костюм произвел сенсацию и даже напугал, так что двум великовозрастным школьникам — дяде и священнику — пришлось поспешно ретироваться, чтоб не быть изобличенными.

Впрочем, о. Александр ушел без особого огорчения. Запретный плод оказался далеко не так сладок, как ему казалось издали.

Под конец вечный винт с попом и податным инспектором начал надоедать не только тете, но и дяде. Безделье тяготило обоих. Даже я заскучала. Морозы стояли такие, что бегать по улице было нельзя, а дома я лишилась своих веселых товарищей котят. Наиболее игривый котенок, носясь по квартире, прыгнул на большую банку с вареньем, прорвал бумагу и чуть не утонул в варенье, утратив после того всю свою веселость. А к кошечке, которую тетя, чтобы утешить, постоянно ласкала и, прохаживаясь по комнате, неизменно носила под платком, я до такой степени страстно приревновала тетю, так рыдала, уверяя, что тетя любит ее больше, чем меня, что, в конце концов, тетя решила ее отдать.

Словом, чувствовалось, что все мы уже извлекли из жизни в Таре все, что она могла нам дать, и начинали тяготиться ею.

Обратный путь. 1 Марта 1881 года

В Петербурге у дяди осталось много друзей, и они энергично хлопотали о нем, стараясь вызволить из сибирского плена. Особых трудностей это не составляло. Никаких обвинений ему предъявлено не было. Он просто попал в общую чистку столицы, предпринимаемую знаменитым в то время либеральным министром Александра II — Лорис-Меликовым. Царь был сильно напуган следовавшими одно за другим покушениями террористов на его жизнь. Полиция оказалась бессильна. Ни массовые аресты, ни суды, ни казни не помогли. Наоборот, только усиливали террор. Партия «Народная Воля»[1] и ее Исполнительный комитет казались непобедимыми. И вот явился Лорис-Меликов с «безумно смелым» предложением прекратить, наконец, давление на правительство и дать России конституцию. Проект весьма куцей конституции, почти не умалявшей власти царя, был им тут же предложен. Царь заинтересовался. Это было что-то новое, а главное, это давало надежду вывести его из состояния затравленного волка, не дававшего ему ни одной спокойной минуты. Лорис-Меликов стал министром Внутренних дел с чрезвычайными полномочиями и передал проект конституции на обсуждение компетентных учреждений.

Началась эра «сердечного доверия». Ну, как тут не вспомнить мудрое изречение Тьера — «сначала успокоение, а потом реформы». «Ни судов, ни казней» — предложил Лорис-Меликов. Просто предварительное очищение столицы. Террор главным образом был страшен в столице, где жил царь. Когда станут известны предстоящие блага конституции, там, в провинции, террор затихнет сам собой. Но сейчас этот замысел держался в строжайшей тайне.

И началось. Закинув частый невод, вытащили кучу рыб всяких величин и пород. Ничего худого либеральный министр им делать не собирался — только на время «изъять из обращения». В «массовый улов» попал и мой дядя. В терроризме его не обвиняли, и вообще не обвиняли ни в чем. Он был из числа беспокойных людей, и его следовало «пока» выдворить из Петербурга, а куда, не так уж и важно. Поэтому и хлопоты о его возвращении из Сибири очень скоро увенчались успехом. Ему предоставили право выбрать любой провинциальный город. Дядя выбрал Казань, там жила его сестра с семьей. Разрешение переехать в Казань было получено в конце декабря 1880 года, так что в Таре мы прожили всего 8 месяцев.

Начались сборы в дальнюю дорогу. В те времена это было не так просто. Железной дороги еще не было, и зимой приходилось ехать на санях.