Повесть о бедных влюбленных

Полицейским у нас полагается ходить пешком, как и прочим смертным, которые зарабатывают на жизнь в поте лица, своего. В редких случаях, если арестованный — человек почтенный, по его просьбе кому-нибудь из родственников разрешается привести извозчика с площади. Но не так обстояло дело с Нези, которого не жалела ни одна собака. Жена его, уже потрясенная предыдущими событиями, лежала в обмороке. Она едва успела воскликнуть: «Позор за позором!» — и потеряла сознание. А старая и глухая служанка по причине все того же позора скрылась в кухне, чтобы доложить о случившемся господу богу. Какая дерзость со стороны глупой старухи! Ведь господь наш, иже еси на небесех, и на земле, и повсюду — и, разумеется, на виа дель Корно, — собственными своими глазами видел, что произошло. Да разве не сам он все и предрешил? Так сказала Клоринда, высунувшись из своего окна, словно из ложи первого яруса.

— Что заработал, то и получи! Видно, за богом не пропадет, — пробормотала она. В ее словах звучала ненависть — Клоринда помнила все камни, которые Нези примешивал к маленьким меркам угля. Ее злорадство было мелочным и простодушным. Куда более глубокая и осознанная радость наполняла грудь Синьоры: Джезуина подробно рассказывала ей обо всем, что творится на улице. Девушка, не прячась, стояла у окна; этажом выше показалась Мария Каррези со своей собачкой на руках; а этажом ниже — Семира, маленькая Пиккарда и Бруно, который в тот день был свободен.

Все обитатели улицы были налицо; на мостовой перед подъездом толпились мужчины и дети, которых матери тщетно звали домой. Но господь бог знает, что делает: он позаботился удалить Луизу — ей пришлось пойти на Борго Пинти, чтобы забрать молоко и пеленки для внука из квартиры дочери.

Ветерок с реки не доходит до нашей улицы. Солнце, как насекомое, забирается во все уголки, жжет, как раскаленный утюг, который Фидальма забыла на плите; люди щурятся от яркого света и защищают глаза рукой, боясь упустить малейшую подробность происходящей церемонии.

И вот открывается дверь подъезда, появляется Нези в сопровождении бригадьере и двух агентов. У Нези лицо совершенно белое. «Как у Пролога в „Паяцах“, — скажет потом Стадерини. Одет Нези во все черное. Он идет без палки, сгорбившись, словно тащит на спине тяжкий груз и словно наручники его весят два центнера. Агенты поддерживают его под руки. Бригадьере идет впереди с видом Цезаря, возвращающегося из победоносного похода в Британию.

Именно при таких обстоятельствах испытывается дружба. Судя по той тишине, по тем взглядам, которыми зрители провожают арестованного, можно было бы подумать, что Нези — чужой на виа дель Корно. А между тем Нези прожил здесь тридцать лет. Неужели за все эти годы он не сделал ни одного доброго дела, которое позволило бы ему сейчас услышать ободряющее слово привета и поддержки? А ведь никто еще не знает, за что его арестовали. Нанни не решился оповестить улицу. Но ведь Нези так недавно испытал великое унижение. И, пожалуй, бригадьере похож скорее не на Цезаря, а на Марамальдо. Что же, никто так и не сжалится над бедным Феруччи [23]? Только Ристори с порога своей гостиницы машет рукой и подбадривает угольщика. «Крепись, Эджисто, — говорит он. — Иначе пропадешь». Но при этом Ристори подмигнул бригадьере с улыбкой сообщника.

У арестованного темно в глазах. Он весь закоченел, словно зимой в своей лавке; он не чувствовал даже боли в ноге. Ему было только холодно; особенно холодно голове, словно лоб его сжимала ледяная корона. Постепенно лед спустился к затылку, стянул шею, подбородок. На подъеме к виа деи Гонди холод дошел до сердца.

Джиджи Лукателли, который вместе с прочими мальчишками последовал за печальным шествием, влетел, как ракета, на виа дель Корно с криком:

— Его хватил удар! Вызвали скорую помощь!

И снова умчался.

Теперь на виа дель Корно остался только тот, кого ноги не держали.

Скорая помощь тоже ходит пешком. Явились санитары в голубой форме и привезли носилки на колесах. Впереди шествовал капрал, и давал гудки автомобильным рожком, который держал в руке. Растолкав толпу, санитары положили Нези на носилки. Он был неподвижен, как статуя, один глаз закрылся, другой был открыт; дышал он тяжело, как в агонии. Санитары задернули занавески носилок, приподняв лишь края с двух сторон — «для воздуха». Затем они взялись за ручки носилок и двинулись быстрым шагом. Начальник шел впереди с рожком, а один из полицейских (тот, что был помоложе и оказался способным выдержать такую гонку) замыкал шествие. За ними шли самые любопытные и назойливые зеваки и ребятишки, для которых все происходившее было нежданным праздником.

На дворе стояла августовская жара, но санитары привыкли бегать — это их ремесло. По дороге многие из сопровождающих отстали, а иные просто ушли. Отстал и полицейский. Когда скорая помощь добралась до больницы и угольщика сняли с носилок, то единственным представителем виа дель Корно был Джордано Чекки, и при нем Нези испустил последний вздох.