Повесть о братстве и небратстве: 100 лет вместе

В такой ситуации, когда Баттенберг мешал всем («западники» опасались, что он возьмет слишком много власти, а «русофилы» считали, что ради восстановления дружбы с Россией он — меньшее, чем можно пожертвовать), князь, травимый прессой как «источник всех несчастий Болгарии», был политически обречен даже в глазах не очень многочисленных поклонников.

Пытаясь прощупать почву для примирения, Каравелов со Стамболовым за пару месяцев до Августа нанесли визит русскому консулу Богданову и услышали: «Россия может сделать еще немало неприятностей Болгарии, если нынешние отношения не будут изменены». Вполне откровенно. «Но мы не знаем, в чем виновны перед Россией и что можем сделать, чтобы помириться», —

сказал спикер, и ответ опять был дружески откровенен: «Пока есть князь, царь никогда не пойдет на мировую. Это главное препятствие». Общественность, прекрасно понимая, чего от нее хотят, готова была идти навстречу. «Зло Болгарии, — соглашались все, — в коронованной голове, которая управляет. Кто избавит Болгарию от этой личности, тот станет для нас наибольшим патриотом».

Таким образом, инструктируя агентов готовить путч, Гатчина не имела сомнений в том, что Берлин с ней, а «военные русофилы», выполняя приказ агентов, ничуть не сомневались в том, что как только камень преткновения будет убран, все проблемы сразу исчезнут, — включая проблему Стамболова, которого государь считал «не слишком надежным», и хотя не настаивал категорически, но мягко рекомендовал устранить из политики.

Но вышло, как мы уже знаем, не так. И дело, в общем, даже не в обиженном и опасавшемся за свое будущее спикере парламента, роль которого, конечно, преуменьшать нельзя, но будь он один, даже ему сделать ничего бы не удалось, — а в вопросе куда более серьезном. Слишком небезосновательны были предположения, что «крайние русофилы» — конечно, не сразу, но потом, укрепившись у власти, — по команде Александра III сольют Восточную Румелию.

Основания для таких опасений, поскольку для государя сей вопрос тоже стал вопросом принципа, более чем имелись, и такой исход был абсолютно неприемлем для большинства болгар. Не говоря уж о румелийцах, чью позицию лучше всего выразил ставший в те дни законченным «русофобом» Захарий Стоянов: «Даже при султане нас не старались разлучить».

А между тем именно румелийский контингент составлял большую часть армии.

Именно поэтому (хотя в первые сутки после переворота казалось, что всё получилось, и войска бывшего «малого княжества», командование которых так или иначе было связано с заговорщиками, присягали правительству митрополита Климента, несмотря на отказ военного министра войти в кабинет) очень скоро выяснилось, что далеко не всё так розово и пушисто.

Позиция Стамболова — по статусу третьего лица в государстве, а в сложившейся ситуации даже первого — сама по себе переводила устранение непопулярной фигуры в «мятеж», а воззвание нескольких известных либералов, разъяснявших, что мятеж организован внешними силами и может привести к распаду Болгарии, и вовсе обескуражило политически активную общественность.

Начались митинги. Военные засомневались.

Отказался от присяги элитный Плевенский полк, затем в уже присягнувшем Варненском полку офицерский совет отстранил и взял под арест поддержавшего переворот командира, а в Пловдиве, куда уже прибыл Стамболов, события в Софии и вовсе изначально приняли в штыки. Комбриг Сава Муткуров, назначенный спикером на пост главкома, срочно созвал румелийские гарнизоны, то есть большую часть войск, потому что турецкое направление считалось важнейшим, а Стамболов потребовал от Софии «под страхом смерти в 24 часа сдать власть и подчиниться главнокомандующему болгарскими войсками подполковнику Муткурову».

РОКИРОВОЧКА