Повесть о братстве и небратстве: 100 лет вместе

А между тем как раз тут собака, как говорится, и порылась. Основанием для такого требования (о переносе выборов именно на неопределенный срок), как публично заявил Каульбарс, была «незаконность» самого Регентского совета, поскольку князь, не имея возможности выбора, не подобрал кандидатов сам, но всего лишь утвердил сложившееся без его воли и ведома положение вещей. А значит, «узурпаторам»,

настаивала Гатчина, следует подать в отставку, назначив (с учетом рекомендаций Каульбарса) новый состав Совета, и только тогда, под его руководством, проводить выборы.

С юридической точки зрения — безупречно, однако в жизни это означало, что Стамболову придется уйти с авансцены, куда, как он прекрасно понимал, ему уже никогда не позволят вернуться, а это для «болгарского Бисмарка», как его вскоре начали величать европейские СМИ, было совершенно неприемлемо. Вне власти он себя не мыслил, власть свою понимал как абсолютную, и уже успел сделать всё, чтобы так оно и было. Сава Муткуров, упустивший свой шанс стать «болгарским Барьосом»,

слепо подчинялся другу и родичу, голос же Каравелова равнялся нулю, ибо два всегда больше одного, — в связи с чем «бешеный Петко» вскоре подал в отставку, а его место занял некто Георгий Живков, послушный пудель «первого регента».

Таким образом, с точки зрения Стамболова, «неопределенный срок» был категорически невозможен даже в том случае (на такой вариант Каульбарс мог согласиться), если бы его Регентский совет оставался бы у власти. Для проведения не просто выборов, а выборов в нужном режиме были созданы все условия. Явно прорусская подкладка августовского переворота плюс вероятность потерять Румелию в случае его успеха шокировали многих, включая «умеренных русофилов», лозунг «Никогда больше!» стал популярен, и под эту сурдинку в стране откуда ни возьмись зазвучало: «България за себе си»,

то есть «Болгария для Болгарии».

Молодые люди в бараньих шапках, надвинутых на лоб, с шарфами на пол-лица рыскали по улицам, высматривая, подслушивая и хватая всех, кто проявлял сочувствие к перевороту или был известен активным «русофильством», избивая их затем дубинами и бросая на пустырях. Зачастую врывались и в дома — нужными адресами они располагали — и крушили всё. Поймать их полиция никак не могла, даже если оказывалась рядом, и хотя официально власть «ничего не знала», но все знали, что за хлопцами стоит лично премьер-министр Васил Радославов, не скрывавший, что, на его взгляд, «больных русофилией надо лечить обухом».

Сам же Стамболов, якобы бывший не в курсе, в ответ на какой-то запрос четко ответил: «Мне об этом ничего не известно. Но я не принадлежу к числу фарисействующих политиков. Когда, согласно моему внутреннему убеждению, можно что-либо сделать для спасения Отечества, я делаю, хоть это и запрещено законом».

Такая методика работы с избирателями была весьма эффективна в смысле тактики: самые буйные становились очень тихи и осторожны. Но затягивать ее, разумеется, возможным не представлялось — а значит, ни откладывать выборы надолго, ни, как требовал Каульбарс, «прекратить преследования» не выходило.

Короче говоря, по всему получалось так, что Россия, избавившись от Баттенберга, получает «Баттенберга в квадрате» (ибо популярного и жесткого), вполне готового сотрудничать, но не беспрекословно, а на своих условиях, что государя категорически не устраивало. Ничьей в этой партии он не признавал, тем более что Стамболов не проявил готовности и беспрекословно принять (еще одно обязательное условие!) российского претендента на престол — Николая Дадиани, светлейшего князя Мингрельского. Хотя кандидатуру Гатчина подобрала по всем статьям идеальную.