Повесть о доме Тайра

Вьется ли вечером дым     над костром солеваров у моря,В горных ли падях олень     трубным зовом приветствует зори.Бьются ли волны о брег,     серебрятся ли в лунном сияньеСкладки парчовых одежд,     орошенных слезами изгнанья,Льются ли с темных дерев,     оглашают окрестные долы,Трели вечерних цикад,     повторяя напев невеселый, —Все, услаждавшее слух

     и для взора отрадное прежде,Ныне томило сердца,     пресекало дорогу надежде.Будто бы только вчера     выступали походом в СуругуВерных сто тысяч бойцов,     ратной доблестью равных друг другу,Тех, что, сомкнув стремена     у восточной заставы Киёми,Были готовы врага     поразить в его собственном доме.Где же сегодня она,     та могучая, грозная сила,

Если семь тысяч всего     войска Тайра на запад отплыло?Тихо клубы облаков     распростерлись над гладью морскою.Вышних небес синева     предвечерней подернулась мглою.Лег пеленою туман,     скрылся из виду остров Кодзима.Месяц меж волн за кормой     плыл печально и невозмутимо.Прочь от родных берегов,     покидая пределы залива,Вверя теченьям судьбу,

     уходили суда торопливо —Шли чередой на закат     и за гранью небес исчезали,Словно приютом для них     были те неоглядные дали…Ночи сменялись и дни.     За горами оставив столицу,В край незнакомый, чужой     углублялись судов вереницы,И приходили на ум     храбрым витязям древние строки:«Чаял ли я забрести     в этот край незнакомый, далекий…»[522]

Реяли всюду в пути     белых чаек шумливые стаи,То припадая к волнам,     то под самые тучи взмывая.Веяло грустью от них,     как от вестников прежнего мира, —«Птицы столицы родной»     называл их поэт Нарихира…

Так, в двадцать пятый день седьмой луны 2-го года Дзюэй, Тайра навсегда расстались со столицей.

СВИТОК ВОСЬМОЙ

1. Государь-инок на святой горе

В двадцать четвертый день седьмой луны 2-го года Дзюэй, около полуночи, государь-инок тайно покинул свой дворец Обитель Веры, Ходзюдзи, и проследовал в монастырь, на гору Кураму. Сопровождал его один лишь Сукэтоки, Правый конюший, сын дайнагона Сукэкаты. Но в монастыре посчитали, что оставаться там для государя опасно, ибо гора Курама расположена слишком близко к столице. Тогда, преодолев крутой, опасный путь через вершины Саса и Якуо, государь направил стопы в обитель Дзякудзё, в долину Гэдацу, в Ёкаву[523]. Но тамошние монахи уговорили его переехать в Восточную башню, в обитель Энъю[524], ибо, считали они, государю больше пристало пребывать в Главном храме. Там и монахи, и самураи стали бдительно охранять его особу.

Так случилось, что, покинув Приют Отшельника, государь-инок укрылся на горе Тяньтайшань; император оставил Фениксовы чертоги и удалился к морю, на запад; канцлер нашел убежище в глубине гор Ёсино, принцессы и принцы покинули столицу и спрятались в окрестностях — одни в храме бога Хатимана, другие — в храмах Камо, Сага, Удзумаса, близ Восточной горы, Хигасиямы, или у Западной горы, Нисиямы… Тайра уже бежали, а Минамото еще не вступили в город — в дом без хозяина обратилась столица! С основания мира не случалось такого, даже помыслить о чем-либо подобном было невозможно! Хотелось бы знать, что написано об этом в сочинении принца Сётоку «О днях грядущих»?[525]