Повесть о дружных

Таня и Лена двинулись за ней. Дядя Егор подхватил чемоданы и внес их в сени.

Мокрые ноги Тани оставляли на вымытом полу большие темные следы.

В кухоньке было очень чисто. Русская печка сияла белизной. Полка для посуды была украшена кружевом из газет.

- Вот тут для вас все приготовлено,- сказала Власьевна и распахнула маленькую дверь.

Комната была небольшая, но веселая. Два окна выходили на восток, и в них вливалась розовая чистая заря. Две кровати, стол, две небольшие лавки. На окнах беленькие занавески старинного северного мастерства.

Леночка с удовольствием осматривала комнату, а Тане было не до того: ноги у нее дрожали мелкой дрожью,- занемели на телеге, и она бессильно села на лавку. И тут ей строго сказала Власьевна:

- Наследили! Мокрую обутку надо в сенях оставлять! Не намоешься так, не наскребешься! Чужой труд понимать надо!

Так ворча, Власьевна вдруг быстро опустилась на колени перед Таней, ловко стянула с нее сандалии и чулки, крепко вытерла ноги чистой тряпкой и натянула откуда-то взявшиеся большие теплые шерстяные носки. Не успела Таня раскрыть рот, как Власьевна заполоскала ее чулки под рукомойником и развесила их у печки.

Все так же ворча что-то про себя, она сунула в руки Лены огромные валенки.

- Погрей ноги пока. Глупство в такой обутке к нам приезжать! Вот теперь сразу осипнешь, и какая из вас учительница будет?

Огромная, но статная, она легко несла свое большое тело, сновала по крохотной кухоньке, и половицы под ней не скрипели, а посуда на полках не дребезжала.

Она внесла большую охапку дров и целые плахи бросала в печь, легко поднимая их одной рукой.

Дядя Егор остановился у порога и сказал примирительно:

- Ты потише бы, Власьевна, напугаешь пичужек!

- Ничего,- говорит Власьевна,- это я только-только разошлась, ты меня еще горячей не видел.

И, грохоча трубой, она уже раздувает самовар, хлопает его по медному боку и говорит сердито:

- Кипи, тебе говорят, кипи, озорник! Замерзли ведь совсем девушки.

И вдруг стихает, садится на лавку, складывает руки на груди и внимательно смотрит на приезжих.

Таня перепугана; она сидит на лавке, выставив вперед ноги в огромных толстых носках, и боится шевельнуться.

А Леночка спокойно улыбается и говорит:

- Ишь, какая вы грозная, Афанасия Власьевна! Чижика моего совсем напугали.

И вдруг Власьевна улыбается, да так хорошо, молодой веселой улыбкой:

- Чижик! И впрямь чижик! Ну, не бойся, пташечка, все хорошо будет! Я, как мой самовар,- закиплю и враз остыну. Идите устраивайтесь пока, а тут и картошка сварится. А если что нужно,- кликните.

Леночка сразу берется за дело, и Таня помогает ей изо всех сил, хотя движется осторожно, с недоверием поглядывая на свои длинные-длинные ступни.

И вот уже постланы постели, накинуты покрывала на подушки; аккуратной стопочкой легли на полку книги, повешен портрет мамы в простенке, карточка папы над Лениной кроватью; поставлен чернильный прибор на стол,- вот и обжита комната. Хорошие или дурные дни придется в ней прожить?

Власьевна останавливается на пороге; в руках у нее пестрый половичок.

- На которой кровати эта синичка-то будет спать?

Таня смеется:

- Я? На этой... Только я - Чижик...

Таня уже совсем не боится Власьевны.

- Ну, все равно. Вот пол у нас по утрам холодный. Босыми ногами на пол ни-ни, а то, знаешь, со мной шутки плохи!

И Власьевна расстилает половичок у Таниной кровати.

- А это кто у вас? Еще сестра, что ли?

- Мама... только давно снято, девять лет тому назад.

Леночка смотрит в сторону, Власьевна понимает и не спрашивает больше о маме.

- А отец где?

- На фронте.

- Вот, вот, и у меня там двое.

Власьевна уходит и снова возвращается. В руках у нее два горшка огненных пышных гераней. Она ставит их на подоконники, и в комнате сразу делается нарядно.

Солнце уже встало из-за леса, острыми лучами бьет в окна, и цветы прозрачно пылают в лучах, как два небольших костра.

Но Тане не до красоты. Ей так хочется спать, что она то и дело таращит глаза и трет их кулаками. Леночка видит это, но, как всегда, неумолима.

- Сначала надо вымыться, переодеть белье, поесть, потом можешь спать.

И Тане приходится вымыться до пояса под смешным рукомойничком, переодеть белье, накинуть халатик.

- Пожалуйте кушать, чай готов,- зовет Власьевна.

В кухоньке тепло и уютно. Гудит печка. Шумит и свистит огромный самовар. Над чугуном с картошкой поднимается вкусный седой пар.

Таня ест рассыпчатую картошку, круто посоленную крупной солью, пьет горячий морковный чай, а в ушах у нее все время звучит: "пять, пять, спать, спать"; и домик начинает покачиваться, как телега на проселочной дороге. И она уже смутно слышит, как кто-то поднимает ее сильными руками, несет, укладывает на кровать и укрывает чем-то меховым и тяжелым.:

И Таня крепко засыпает на новом месте.

На горе