Повесть о двух городах (пер. Бекетова)

Случилось так, что из посетителей никого не было, исключая Жака Третьего, с вечно шевелившимися пальцами и скрипучим, каркающим голосом. Этот человек, бывший поутру в числе присяжных, стоял у прилавка, пил вино и беседовал с супругами Дефарж. Месть также участвовала в разговоре в качестве непременного члена совещаний. Картон вошел, уселся и на очень ломаном французском языке спросил себе небольшую порцию вина. Мадам Дефарж беспечно оглянулась на него, потом посмотрела внимательнее, потом еще внимательнее, наконец, подошла к нему в упор и осведомилась, что бишь он заказал.

Он повторил свое требование в тех же выражениях.

— Англичанин? — молвила мадам Дефарж, вопросительно подняв свои черные брови.

Он посмотрел на нее озабоченным взглядом, как будто с большим трудом вникал в каждый звук французской речи, потом, притворившись, что насилу понял ее вопрос, отвечал с сильным британским акцентом:

— Да, сударыня, да, я англичанин.

Мадам Дефарж вернулась к своей конторке и стала доставать вино, а он взял со стола якобинскую газету и, водя по ней пальцем, сделал вид, что нелегко ему разбирать, что тут напечатано, и явственно расслышал, как она сказала своим собеседникам:

— Клянусь вам, ни дать ни взять Эвремонд!

Дефарж подал ему вино и пожелал доброго вечера.

— Что?

— Добрый вечер, я говорю.

— О-о! Добрый вечер, гражданин, — отозвался Картон, наполняя себе стакан. — А-а! Доброе вино. За здоровье республики!

Дефарж отошел обратно к конторке и сказал:

— Да, пожалуй, есть сходство.

Жена сурово возразила на это:

— Я тебе говорю, очень даже похож.

Жак Третий примирительно заметил:

— Вам оттого так показалось, что вы уж больно много о нем думаете.

А бойкая Месть прибавила со смехом:

— Вот правда! И с каким же удовольствием ты думаешь о том, что завтра поутру еще разок увидишь его!

Картон продолжал медленно водить пальцем по газете, и по лицу его было видно, что он совершенно поглощен этим мудрым занятием. Собеседники, все четверо облокотясь о прилавок и близко наклонясь друг к другу головами, разговаривали очень тихо. Потом они помолчали некоторое время, пристально глядя на незнакомого посетителя, но, видя, что он не отрывается от газеты и сильно заинтересовался рассуждениями якобинского редактора, они успокоились и возобновили свою беседу.

— Твоя жена правду говорит, — заметил Жак Третий, — к чему останавливаться на полдороге? Это очень сильно сказано. В самом деле, к чему останавливаться?

— Ну хорошо, — рассуждал Дефарж, — где-нибудь надо же будет остановиться? Стало быть, весь вопрос в том, где и на чем?

— На поголовном истреблении, — сказала мадам Дефарж.

— Великолепно! — прокаркал Жак Третий.

Месть также выразила горячее одобрение.

— Истребление — вещь хорошая, что и говорить, — сказал Дефарж не без смущения, — вообще я против этого ничего не имею. Но этот доктор столько уж пострадал, ты сама видела сегодня — ведь ты наблюдала за ним, пока читали его показание.

— Видела, как же! — отвечала она гневно и презрительно. — И лицо его наблюдала очень хорошо. И заметила по лицу, что он не искренний друг республики. Пусть-ка он сам получше наблюдает за своим лицом.

— И дочь его ты также видела, — сказал Дефарж умоляющим тоном. — Ты заметила, в каком мучительном волнении была его дочь? Каково же ему было смотреть на это!

— И за дочерью тоже наблюдала! — сказала мадам Дефарж. — Да и не раз я наблюдала за его дочерью: видела я ее и сегодня, и в другое время. Смотрела на нее и в суде, и на улице, у тюрьмы. Стоит мне только пальцем шевельнуть…

Картон не отрывал глаз от газеты, но ему показалось, что она подняла палец и потом с треском ударила им по прилавку, подражая падению секиры.

— Прелесть что за гражданка! — прокаркал присяжный.

— Она ангел, вот что! — сказала Месть и заключила ее в объятия.

— Что до тебя, — продолжала мадам Дефарж, с неумолимой суровостью обращаясь к мужу, — если бы дело от тебя зависело — чего, по счастью, нет, — ты бы и теперь отпустил этого человека на свободу.

— Нет! — возразил Дефарж. — Хотя бы стоило дня этого только поднять вот эту рюмку, я бы ее не поднял. Но зато я бы на этом и остановился. Я говорю, пора остановиться.

— Так слушайте же, — сказала мадам Дефарж гневно, — слушай, ты, Жак, и ты, Месть. Эта самая порода за многие свои преступления, тиранства и злодейства давным-давно обречена по моим спискам на полное исчезновение и истребление. Спросите у моего мужа, так ли это?

— Это так, — подтвердил Дефарж, прежде чем его спросили.

— В самом начале великих дней, когда пала Бастилия, он нашел там документ, прочитанный сегодня на суде, и принес его с собой домой. Когда все разошлись, среди ночи, при запертых дверях, мы с ним прочли эту тетрадь вот тут, на этом самом месте, под этой лампой. Спросите его, так ли это?

— Так, — подтвердил Дефарж.

— Когда все было прочитано от доски до доски и лампа вся выгорела, а сквозь ставни проглянул дневной свет, тогда я сказала мужу, что имею сообщить ему секрет. Спросите его, правду ли я говорю?

— Правду, — сказал Дефарж.