Повесть о Гернике

Новая волна стремительно нарастающего гула. Рев атакующих бомбардировщиков раскалывает небо. Все ниже и ниже, ближе и ближе. Летят, сыплются бомбы. Глухое эхо взрывов. Воронки, как бурлящие кратеры вулканов. Город накрывает черным облаком едкого дыма и гари. Все погружается во мрак, в полную темноту, словно наступила ночь. Из этой страшной темени, из самой её глубины, выныривают живые факелы: объятые огнем обезумевшие от ужаса и боли люди. Слышны новые взрывы. То там, то тут новые вспышки огня, языки пламени, пожирающие фасады домов. Здания рушатся, словно складываются в гармошку одно за другим. Куда подевались улицы? Город в дыму, в развалинах, ничего нельзя узнать. Она бежит, нет, летит, стараясь не отставать от Тксомина... Еще чуть-чуть, и она оглохнет от чудовищного грохота, потеряет рассудок от дикого кошмара происходящего: катящаяся вниз голова рыжеволосой женщины с вытаращенными глазами, ботинок с оторванной ступней. Она спотыкается о чью-то обезображенную конечность, рядом скулит умирающая собака со вспоротым животом, лапы её запутались в собственных вывернутых наружу кишках... И кровь, всюду кровь: на земле, на стенах, на изувеченных телах; кровь, которую вылизывают бродячие собаки. Ее начинает рвать, выворачивает наизнанку, но она не может даже остановиться, бежит дальше, не поспевая за Тксомином, громко ревет, падает. Обернувшись, он не останавливается, не ждет её, а кричит, чтоб не отставала. Наконец они на калье Алленде Салазар. Пылающие платаны. В окнах ещё пока не рухнувших домов языки пламени... В треске огня слышатся душераздирающие вопли, крики о помощи людей, которым суждено заживо сгореть в этой чудовищной топке. Она бежит за Тксомином. Они бегут дальше. Им надо найти их ребенка, их Орчи.

С земли поднимается человек, идет качаясь, падает, в руке у него зажата другая только что оторванная рука. Внезапно, не помня, как сама очутилась лежащей на земле, она замечает прямо над головой в небе самолет. Он летит совсем низко, едва не задевая крыши домов. Она отчетливо видит сидящего в кабине пилота в каске, видит направленные на нее, на людей рядом с ней дула двух его пулеметов, трассирующих, несущих им всем смерть. Видит, как за ним следом выныривает другой, они пикируют на бегущих, пытающихся скрыться от них людей, и те падают, сраженные в спину пулеметными очередями... Она сама перестает понимать, жива ли она ещё или мертва. Самолеты, бомбы, пулеметные очереди, крики боли, ненависти, отчаяния в этом рушащемся мире посреди клубящихся гейзеров пыли и огня. Всепожирающая смерть спешит, не останавливается, мчится дальше, сжигая, губя все на своем пути, всех унося за собой в мрак небытия. Она вскакивает, истошным голосом зовет Тксомина, спотыкается, едва не упав на два прошитых пулеметной очередью трупа - мужчины и женщины, оставшихся теперь навсегда лежать вместе, в объятиях смерти. Она уже больше не может, не в силах бежать. Идет к разрушенному дому. Жуткую картину представляет собой чье-то некогда уютное, обустроенное жилище: три пролета развороченного остова выставляют напоказ чудом уцелевшую кухонную мебель с сохранившимся куском пола, рядом валяются радиоприемник, целлулоидная кукла, семейный портрет в деревянной рамке. Подняв его с земли, она видит фотографию первого причастия, а на ней знакомые, ужасно знакомые ей лица. Ей становится невыносимо больно, она не в силах сдержать слезы, ей нестерпимо горько думать, что здесь некогда стоял загородный дом семейства Лопеса де Калье, патрона её отца. Она вдруг отчетливо представляет себе и самого дона Лопеса де Калье, не скрывавшего своей большой симпатии к её матушке, и влюбленного в нее, Эухению, его сына Филиппе. Она вспоминает корриду в Бильбао, необычайно красивую, величественную маму в черной мантилье. Было ли это с ней на самом деле или только приснилось? Тксомин прижимает её к себе здоровой рукой (где-то его уже зацепило): "Пошли, пошли, Эухения, нам надо ещё найти нашего ребенка". Они оба уже не в состоянии бежать, с трудом передвигая ноги, бредут в обнимку, поддерживая друг друга, не обращая внимание на трупы убитых, стоны раненых. Тошнотворно пахнет обгоревшей плотью. В завалах роются женщины, пытаются пробраться к бомбоубежищу, откуда доносятся испуганные крики детей, плач, стоны. На углу улицы Азило Кальцада - все, что осталось от Таверны Никасио Ласагабастера. Дымящиеся развалины, а внутри, среди перевернутой поломанной мебели, столов, стульев, повсюду валяются трупы, почти все голые: взрывом с людей сорвало одежду.