Повесть о Гернике

Растерянная Эухения смотрит на неё с бесконечным отчаянием, губы её дрожат. Вместо ответа из груди Эухении вырваются стоны. Они обнимаются.

- Пойдем, что здесь стоять. Тебе надо поесть, выпить кофе. Идем со мной, я ищу моего отца.

Оставив её и детей в касерио, Педро вместе с её отцом вернулись в Гернику, чтобы принять участие в спасательных работах. Педро считал, что он со своим фургончиком может быть здесь очень полезен. Эльвира продолжала:

- Я их везде ищу уже с пяти утра. Ночью недалеко от вокзала я встретила отца Эусебио. Он помогал спасателям, разгребавшим завалы на месте отеля "Хулиан". Несколько десятков погибших, ну и раненых, возможно, они ещё и выживут... Он сказал мне, что видел Педро вчера во второй половине дня недалеко от игровой площадки, он там был с моим раненым отцом. Даже не знаю, куда мне идти, где мне их искать!

В госпитале при монастыре Дес Хосефинас им предложили кофе с куском хлеба. Пришел доктор Ирруарицага, обнял Эльвиру, сообщил, что при нем Педро вместе с каким-то гудари забирали на носилках её раненого отца.

- Он был одним из первых наших раненых. У него все тело было в пулевых ранениях. Я все обработал, перебинтовал. Но никакой угрозы для его жизни я не увидел. Я отправил его в госпиталь Басурто в Бильбао. Надеюсь, с ним все в порядке.

Весь вторник они безуспешно искали отца и мужа Эльвиры. Были и в монастыре Ла Мерсед. Там по-прежнему практически бесперебойно оперировал капитан Кортес. Оперировал он и во время бомбежки. Под бомбами им были прооперированы тридцать пять раненых... И все в темноте, без света, пришлось жечь лучины. Кортес был измотан и ужасно бледен. С большим трудом узнал Эухению. В уцелевшей после бомбежки части монастыря отца Эльвиры тоже не оказалось. Вместе с Кортесом они перевернули не один десяток облепленных мухами трупов. Впустую. Ни среди живых, ни среди мертвых его не было.

Не нашла Эльвира отца ни в госпитале Басурто, ни в госпитале Деустро. Педро же был арестован. После бомбежки Франко объявил, что "все, чьи руки не запятнаны кровью, могут явиться в мэрию. Все они будут обеспечены работой". Педро потерял все: дом, бисквитную лавку, даже фургончик его сгорел под бомбами. Он никого не убивал. Вот он и пошел в мэрию. Там заседала комиссия - что-то вроде революционного трибунала. Они посчитали подозрительным факт использования его фургончика в городе во время спасательных работ, обвинили его в пособничестве, в соучастии с врагом, в снабжении оружием вражеских вооруженных формирований. Так невиновный, пришедший к ним по доброй воле честный человек был ими осужден, стал жертвой их правосудия на скорую руку. (Выйдя из тюрьмы, он был безмерно рад, когда нашел работу на маленьком рыболовецком судне в совсем небольшом порту Эланчауве.)

Эухения проводила Эльвиру на вокзал. Поезд, вернувшийся из Бильбао, остановился в нескольких метрах от станции, прежде чем подойти к перрону и отправиться обратно. Здесь его и атаковали беженцы и солдаты. Эльвире пришлось ждать следующего. Она надеялась найти отца живого или мертвого.

Оставшись одна, Эухения часами блуждала по городу, бормоча дорогие ей имена. Ближе к вечеру, вконец измученную, её встретил отец Эусебио. Он отвел её в церковь Санта-Мария, его церковь была уничтожена в первые минуты бомбежки. Передал её отцу Итуррану. Тот размещал всех в часовнях церкви, превращенных в ночные приюты для потерявших кров людей.

Палачи и убийцы города вошли в него 30 апреля по нетронутому ими мосту Рентерия. Армию националистов сопровождал эскорт итальянских солдат и марокканцев. Последние за особые заслуги были удостоены чести охранять здание парламента, на крышу которого был тут же водружен флаг армии Франко.

Измученные, голодающие жители разрушенного города не теряли достоинства, отказывались от бесплатных обедов, раздаваемых на полевых кухнях армии убийц.

Биарриц, май 1937 года. Арростеги приняли у себя Эухению как родную, как члена семьи. Они снимали маленький дом в тупике Леба, в переулке, выходящем на авеню Марны, в двух шагах от квартала Агилера. Каждое утро Эухения водит их дочек в коммунальную школу, ту, что на авеню дю Брау. Кое-где на стенах ещё сохранились старые листовки, ещё от 4 апреля: "Помогите нам спасти испанских детей". С листовок смотрело лицо женщины в слезах, прижимавшей к щеке ребенка.

Мадам Арростеги шьет на дому, главным образом для своих соседок. Доктор нашел место в медицинской лаборатории. Стояли ясные теплые дни рано наступившего лета. Эухению поражало радостное спокойствие, царившее в жизни людей, удивляло, насколько этот мир отличался от того кошмара, в который ввергла её страну гражданская война... Как только эти два мира могли существовать рядом, в двух шагах друг от друга? Ей казалось это кощунственным, но доктор с ней не соглашался, говорил, что французы полны к ним сочувствия, готовы принимать у себя беженцев. Разве они не вправе нормально жить? Причем тут они, если всю Испанию трясет, разрывает на части?