Повесть о юности

На этих-то занятиях и подружился с ним Валя Баталин. Ему нравился Женя, нравилось увлечение, с которым тот мог часами рассказывать о математике, физике, нравилась взволнованность Жени, торопливость, за которой чувствовалась жадная, бьющая ключом мысль. Они встречались с ним или в сквере на Девичьем Поле, или шли на набережную Москвы-реки, или просто ходили по улицам, и Женя рассказывал Вале обо всем, что он узнавал в университете. Сначала он рассказывал обстоятельно, понятно, затем постепенно увлекался и забывал, что его собеседник на пять лет моложе. Говорил он быстро, громко, горячо, жестикулируя при этом, и прохожие часто обращали на него внимание.

Вале все это было приятно. Но главное было, конечно, не в этом. Главное было в том предчувствии новой жизни, которое рождалось у Вали, когда он слушал рассказы Жени. Валя улавливал в них новый для себя «университетский дух», далекий от привычного школьного, — такой широкий и увлекательный.

Дружба с Женей послужила толчком для нового поворота в его жизни — поворота, который он, по установившейся привычке, отразил в своем дневнике. Он взял ручку и написал:

«Женя разворошил мою душу. Хочется разобраться».

Написал и задумался. Перед его глазами всплыло теперь уже далекое, кажется, прошлое: «людишки», иероглифы, восьмой класс и увлечение математикой, геометрия Лобачевского, «своя аксиоматика». Вот перед ним четвертушка бумаги, с которой он когда-то попался Полине Антоновне: «геометрия цветов». С улыбкой глядит он теперь на это ребячество, силясь понять смысл своих собственных «аксиом» с «двуцветами» и «трехцветами», и с той же улыбкой выводит поверх всех формул заключающее слово «чепуха». Хотел разорвать, но подумал и опять положил в свою клеенчатую тетрадь: конечно, это путаница и бред, но, кто знает, может быть, придет время и из этих ребяческих попыток создать что-то непременно свое и непременно самостоятельное вырастет что-нибудь и серьезнее. Кто знает?..