Повесть о каменном хлебе

— Знаешь… Вот там, в самом конце Властелина, когда все уплывают… Помнишь — про серый туман, который превратился в серебристую завесу, и она отворилась, и все увидели зеленый берег и сияющие вершины гор… И про Прямой Путь — как некоторым… удостоившимся… искавшим… если идти и искать как следует, если этого очень хотеть… однажды таким людям… или не людям… открывается тот берег… — голос девочки пресекся и она замолчала, сглатывая слезы. "Ну вот… Опять невовремя…" А что же делать, если именно эти образы каждый раз заставляли ее сердце сжиматься от боли и тоски…

— Молодец… — тихо-тихо, голос-шелест у самого уха, — Значит, Видеть ты умеешь… — Лави так произнесла это «видеть», что сразу стало понятно — это именно Видеть с большой буквы. — Еще есть?

— Немножко, — таким же едва слышным шепотом ответила Айлэмэ, — когда про эльфов в Ведьмаке читала… Там есть… Вот где у эльфов — мелкие такие зубы, и почему-то когда про кровь он там пишет… И про розы… На развалинах, на белых камнях…

— Хорошо… — Лави кивнула, — значит, умеешь — хоть немножко… Это и называется — Видеть. Похоже, что ты помнишь все это — значит, тебя там было, и ты можешь это увидеть — если захочешь, если будешь стараться.

— Но разве это… Я же просто представляла…

— Нет, нет, это совсем другое! Знаешь, я вижу в тебе что-то… Знакомое… — Лави помотала головой, — Нет, об этом потом. Сначала просто — посмотри, что я тебе скажу…

Она начала рассказ, и Айлэмэ слушала, затаив дыхание — настолько удивительный, новый мир открывался пред ней! Существа, умевшие видеть другие миры. Помнившие свои предыдущие жизни. Вспоминавшие друг друга. Встречавшие прежних знакомых, друзей, врагов… Существа, которые не просто читали про Арду, про мир Ведьмака — а видели их. Были там. Существа, не имевшие тел — приходящие "на погостить". Существа, от которых приходилось отбиваться. Существа, которых приходилось спасать… И — "Я помню. Я вижу." — когда знаешь и осознаешь себя — себя другого…

— А ты научишь меня? — робко спросила Айлэмэ, когда Лави сделала передышку, — У меня получится — вот так, как у тебя? Может, и правда — я тоже?..

— Я думаю, все у тебя получится. Ты же уже немножко умеешь, сама же сказала… — проговорила Лави и оценивающе взглянула на девочку. — Кстати, расскажи о себе. Ты вообще кто?

И Айлэмэ вывалила Лави свою немудреную жизненную историю — родилась-училась-доучилась-поступила…

— Куда поступила? — немедленно заинтересовалась эльфка, и отчего-то очень обрадовалась, услышав, что учится девочка "на бутафора-кукольника" и неплохо рисует. — Молодец, ребенок — не маешься дурью, как некоторые-разные… А еще?

Время шло, и Айлэмэ сама не заметила, как рассказала не только обо всем, что творилось в ее жизни, но и поведала все свои надежды, мечты и страхи:

— Понимаешь… Вот мама… И другие там… Они меня хвалят, что рисую хорошо, вообще что у меня здорово получаются такие вещи… Ну, там, лепить, или еще что-то такое… Но ведь это — то, что я делаю… А не я сама… Никому не интересно, что у меня внутри, о чем я думаю, что чувствую… А если я перестану уметь рисовать — я уже никому не буду нужна?

— Что ты, пушистая… — Лави легко коснулась плеча девочки, — Я тебя совсем немного знаю, но уже вижу, что ты необычное создание. Удивительное и красивое… Но не только. Что-то в тебе есть такое… Ты добрая и нежная, а сейчас это такая редкость. У тебя чуткая душа…

— И кому это надо?

— Надо, пушистая, надо… Поверь мне. — Лави заглянула девочке в глаза и улыбнулась ободряюще, — Веришь?

Та кивнула, смущаясь и радуясь, что в темноте не видно залившего ее щеки и лоб румянца.

— Мы еще поговорим, пушистая. Обязательно. — Лави улыбнулась еще раз, встала и перешла на противоположную сторону круга. Ей тут же вручили гитару, она засмеялась и потребовала "чего-нибудь, чтобы смягчить горло", сделала пару глотков, облизнула губы и замерла. Сразу стало необыкновенно тихо — только потрескивали поленья в костре. Лави поставила пальцы на гриф, другой рукой провела по струнам — тихий перебор, словно журчание ручейка, затем ударила — отчаянный резкий звон — и запела.

Айлэмэ смотрела на ее залитое отсветами огня лицо, любовалась ее движениями — как она встряхивает головой и склоняется к грифу, и волосы скрывают ее лицо, как она запрокидывает голову, и снова — вперед, и тени, и блики, и не разглядеть огромных потемневших глаз, брови — страдальческим изломом, а голос, голос парит и опускается, срывается на крик, переходит в полушепот и взмывает вновь…