Повесть о Ходже Насреддине

Ходжа Насреддин смеялся, а Нияз только покачивал головой, не догадываясь о причинах такой весёлости.

Вечером после ужина старик, проводив Ходжу Насреддина, взобрался на крышу и улёгся там спать, овеваемый тёплым ласковым ветерком. Вскоре он захрапел и засвистел носом, и тогда за низеньким забором раздался лёгкий кашель: это вернулся Ходжа Насреддин. «Спит», — ответила ему шёпотом Гюльджан. Он одним прыжком махнул через забор.

Они сели у водоёма, в тени тополей, что тихо дремали, закутавшись в свои длинные зелёные халаты. Высоко в чистом небе стояла луна, всё поголубело от её света; чуть слышно звенел арык, то вспыхивая искрами и блёстками, то снова теряясь в тени.

Гюльджан стояла перед Ходжой Насреддином, освещаемая полной луной, сама подобная полной луне, стройная и гибкая, опоясанная избытком своих волос. Он говорил ей тихим голосом:

— Я люблю тебя, царица души моей, ты моя первая и единственная любовь. Я — твой раб, и если ты захочешь, сделаю всё по твоему желанию! Вся моя жизнь была лишь ожиданием встречи с тобой; и вот — я увидел тебя, и больше уже никогда не забуду, и жить без тебя не смогу!

— Ты, наверно, говоришь это не в первый раз, — сказала она ревниво.

— Я! — воскликнул он с негодованием в голосе. — Как ты могла подумать!

И голос его звучал так искренне, что она поверила, смягчилась и села рядом с ним на земляную скамью. Он приник губами к её губам и не отрывался так долго, что она задохнулась.

— Слушай, — сказала она потом. — Девушкам за поцелуи полагается дарить что-нибудь, а ты целуешь меня каждую ночь вот уже больше недели и хоть бы одну булавку подарил мне!

— У меня просто не было денег, — ответил он. — Но сегодня я получил плату от твоего отца, и завтра, Гюльджан, я принесу тебе богатый подарок. Что тебе хочется — бусы, или платок, или, может быть, кольцо с аметистовым камнем?

— Мне всё равно, — прошептала она. — Мне всё равно, дорогой Ходжа Насреддин, лишь бы получить этот подарок из твоих рук.

Звенела голубая вода в арыке, трепетали чистым и ясным светом звёзды в прозрачном небе; Ходжа Насреддин придвинулся ближе к девушке, протянул руку к её груди — и ладонь его наполнилась. Он замер, но вдруг из глаз его брызнули искры; щеку его обожгла увесистая пощёчина. Он отшатнулся, загораживаясь на всякий случай локтем. Гюльджан встала; её дыхание отяжелело от гнева.

— Я, кажется, слышал звук пощёчины, — кротко сказал Ходжа Насреддин. — И зачем обязательно драться, если можно сказать словами?

— Словами! — перебила Гюльджан. — Мало того, что я, позабыв всякий стыд, открыла перед тобой лицо, но ты ещё тянешь свои длинные руки куда не следует.

— А кто это определил, куда следует тянуть руки и куда не следует? — возразил Ходжа Насреддин в крайнем смущении и замешательстве. — Если бы ты читала книги мудрейшего ибн-Туфейля…

— Слава богу, — запальчиво перебила она, — слава богу, что я не читала этих распутных книг и блюду свою честь, как подобает порядочной девушке!

Она повернулась и ушла; заскрипела лесенка под её лёгкой поступью, и скоро в щелях стен, огораживающих балкон, засветился огонь.

«Я обидел её, — размышлял Ходжа Насреддин. — Как же это я сплоховал? Ну ничего: зато я теперь знаю её характер. Если она дала пощёчину мне, значит, она даст пощёчину и всякому другому и будет надёжной женой. Я согласен получить от неё до женитьбы ещё десять раз по десять пощёчин, лишь бы после женитьбы она была так же щедра на эти пощёчины для других!»

Он подошёл на цыпочках к балкону, позвал тихим голосом:

— Гюльджан!

Она не ответила.

— Гюльджан!

Душистая темнота безмолвствовала. Ходжа Насреддин опечалился. Сдерживая голос, чтобы не разбудить старика, он запел:

Ты ресницами украла моё сердце.Ты осуждаешь меня, а сама воруешь ресницами.И ты ещё требуешь платы за то, что украла моё сердце!О диво! О чудо! Да где же это видано?Когда и кто платил ворам?Подари же мне бесплатно два или три поцелуя.Нет, мне этого мало! Есть поцелуи, как горькая вода, —

Чем больше пьёшь, тех больше жаждешь.Ты закрыла передо мной свои двери. —О, пусть лучше кровь моя вытечет на землю!И где теперь я найду сон и успокоение?Может быть, ты научишь меня?Вот какова моя печаль о твоих очах,Что мечут стрелы! Вот какова моя печаль о твоих кудрях,Благоуханных, как мускус!

Он пел, и хотя Гюльджан не показывалась и не отвечала, но он знал, что она внимательно слушает, и знал также, что ни одна женщина не может устоять перед такими словами. И он не ошибся: ставня слегка приоткрылась.