Повесть о Левинэ

— Наш народ,— восклицал он,— никогда не выйдет из ужасного, разорванного своего состояния, никогда не бъединится, если мы не убедим оставить взаимную ненависть и с открытым сердцем сойтись вместе, если мы не перестанем думать, что каждый наш политический противник — подлец. Доктор Левинэ — не плохой человек, он не бесчестный человек, он предан своим политическим убеждениям, готов умереть за свои идеи. Но он не должен умереть!

Эта речь была самой лучшей, самой искренней речью графа за всю его практику. Ему казалось, что произносит он ее над пропастью, куда беззаконные страсти влекут баварский народ. Он постичь не мог, как не видят другие, что пора опомниться, прекратить взаимную резню. Спасение — в законе!

Граф опустился на свое место, взволнованный и разгоряченный, как никогда.

Когда председатель предоставил слово Левинэ, каждый в зале шевельнулся, стараясь сесть удобнее, многие нагнулись, выставляя вперед ухо, чтобы слышать лучше.

Левинэ пренебрежительно отмахнулся от защиты самом начале речи.

— Я не жду от вас смягчения наказания,— заявил он.— Если бы я добивался этого, то я должен был бы, собственно, молчать, потому что мои защитники, которые политически и просто как люди гораздо ближе вам, чем я, могли бы защитить меня гораздо лучше...

Жаркий зал, насыщенный любопытством и ненавистью, наполнялся звуками его голоса. Но напор его мыслей и чувств был чужд каждому из здесь сидящих.

Левинэ никогда не говорил высокопарно. Он и сейчас отвергал всякие завитушки и украшения стиля, стараясь выражаться как можно проще и понятнее, словно надеялся пропагандировать даже и эту аудиторию.

Председатель привык к последним словам подсудимых. Обычно это были попытки оправдаться или просто мольбы о пощаде. В этой речи и то, и другое отсутствовало. Это несколько удивляло старого председателя, и он старался уловить цель такого поведения. Предположить, что этот человек не боится смертного приговора, он никак не мог,— каждому человеку свойственно защищать, все равно каким способом, свою жизнь.

Получалось так, что подсудимый, которому грозит смертная казнь, не защищается, а защищает. Он защищает советскую республику, диктатуру пролетариата, мюнхенских рабочих, он цитирует пункты партийной своей программы, он — один против всех — не обнаруживает ни растерянности, ни страха. Почему? Может быть, прокурор не прав, и подсудимый всерьез верит в справедливость и правильность этих безумных и губительных идей? Тогда он не подлежит смертной казни. Но возмущение общества требует его смерти. Общество хочет возмездия за неслыханные потрясения, хочет охраны своей жизни, и председатель был вполне солидарен с обществом в этих его справедливых чувствах. Неужели же подсудимый всерьез убежден, как он уверяет сейчас, в исторической неизбежности крушения того общества, которое надело на председателя эту торжественную и жаркую черную тогу? Он открыто и хладнокровно заявляет себя врагом этого общества! Он от этого не становится менее опасным, но получается так, что казнить его все-таки по закону нельзя. Неужели прокурор не прав?

И тут председатель обратил внимание на то, что подсудимый всячески обходит обвинение прокурора в трусости — главное обвинение, которое, в сущности, и влечет за собой смертную казнь. Это неспроста. Тут таится какая-то хитрость.

В мозгу председателя сверкнула и обрадовала внезапная догадка. А что, если все мужество поведения Левинэ — показное? Что, если оно только для того, чтобы продемонстрировать свою убежденность, свою честность и этой демонстрацией опровергнуть обвинение прокурора? Бесспорно, так! Как это ни странно, но, при данной ситуации, чем резче выражает он свою преданность идеям революции, тем ему сейчас выгоднее, тем вернее подпадает он под действие слишком мягкого закона. Вот в чем его хитрость! Таким путем он пытается доказать, что он не бесчестен, и надеется спасти свою жизнь. Но опыт председателя спасет общество от этого обмана. Подсудимый будет разоблачен. Факт трусливого бегства все равно остается неопровергнутым.

Председатель уже с презрением слушал Левинэ, словно разгадал этого человека. Этот человек не знает, что уже пойман в капкан. Он занят защитой своих идей и не понимает, что слово «трус», слово «предатель» ударит его вновь с еще большей силой. Он говорит все резче и острей, явно переигрывая, и, конечно, даст повод для того, чтобы прервать его и лишить слова. И тогда все будет быстро закончено.

— Прокурор переоценивает силу и способность вождей совершать те или иные деяния и так или иначе вмешиваться в ход событий,— говорил Левинэ.— Ему кажется, что игральные кости мировой истории падают различно в зависимости от того, брошены ли они рукой честного или нечестного вождя...

Может быть, сейчас он ответит на обвинения нечестности?