Повесть о любви и суете

Об этом Гусев как раз не рассказал, но и без просьбы о Гёте выражался необычно. Никого, например, не ругал. Ни конкретно, ни даже в целом. Отметил только, что — в отличие от мудрого германского поэта — люди недопонимают ради чего жаждут долголетия. Высказал и другие замечания, которые тоже, как и готовность читать толстые книги, обрадовали Анну оптимизмом, но после его самоубийства, напротив, ввергли в горькое замешательство.

Впрочем, больше, чем дочь, Гусев удивил самоубийством Богдана, потому что втайне от Анны попросил тогда у зятя тысячу рублей на зубные протезы. Возвратить долг обещал как только бывшая жена откликнется из Марселя на его недавнее письмо, в котором он в конце концов одобрил её порыв к любви и просил оказать ему финансовую помощь.

Доценту не повезло не только с перестройкой.

В день похорон с неба лило как из ведра, и поехали на кладбище — в битом автобусе с фанерным гробом — лишь трое: Богдан, Анна и незнакомая им девушка с бледным и мягким лицом. Она была одних с Анной лет, назвалась бывшей студенткой её отца и долго искала потом куда забросить глаза.

Позже они у неё прослезились. Случилось это когда водитель автобуса, выгружая вместе с могильщиком гроб у размытой дождём ямы, поскользнулся на разжиженном грунте и с криком «Бля!» уронил наземь свой конец ящика.

Анна тоже всхлипнула и отвернулась. Богдан спрыгнул наземь помогать мужикам, и втроём они наспех затолкнули Гусева в неглубокую нишу, которую завалили хлюпкими комьями грязи.

На обратном пути Богдан отжимал в автобусе джинсы и рубаху, а девушки следили в окно за тем как ничего кроме дождя вокруг не происходит. Анна упрекала себя за то, что не успела доставить отцу книжку о Гёте и была с ним всегда неразговорчива. Ещё наказала себе прочесть гётевские стихи самого позднего периода. И оглядываясь порой на девушку с мягким, всё больше подозревала, что та — никакая не студентка отца. А если и студентка, то всё равно лучше, наверное, догадывается отчего Гусев повесился. Хотя теперь это не имело значения. Не имело значения и её имя, но Анна всё-таки спросила. Наверно, из доброты, которую рождает печаль.

В отличие от лица, имя у неё оказалось непростым — Виолетта. Как и место работы — телестудия.

13. Били в голову чтобы было больно

В ту же ночь супруги переселились в гусевскую квартиру — и перед сном, разглядывая свою давнюю фотографию на стене против родительской кровати, в которую Анна улеглась с Богданом, она рассудила, что хотя Гусеву было немало лет, он отчаялся рано, ибо через месяц она закончит техникум и могла бы ему помогать. И он жил бы ещё и читал умные и толстые книги. Потому что если их все перестанут читать, то… Что же тогда получится?

Богдан обнял жену и ответил, что никогда её не предаст. Анна не сомневалась в этом, но всплакнула ещё раз, ибо ей стало тогда особенно сладко от богдановой любви и особенно печально из-за смерти отца. Но даже это состояние души не уберегло её от мимолётного кадра с серой тоской забора и гудящей радостью солнца, в лучах которого какой-то мужчина выдувал себя в золотой инструмент.

Через несколько дней назрела новая беда.

Богдан вернулся со стройки с разбитым лицом и пожаловался на боль в том самом месте, где должно было быть ещё одно ребро. Потом объяснил, что для столярных отделочных работ в общеславянском народном стиле Цфасман нанял двух громоздких нелегалов, приехавших на заработки из крымской глубинки. Оба со сросшимися бровями, потому что — жлобы и близнецы.

Узнав, что Богдан — тоже хохол, но из портового города, они зауважали его и стали матюкаться в адрес России, обвиняя её в том, будто она зажралась и держит хохлов за «черноту», хотя Севастополя ей уже не видать. Богдан высказал им своё мнение — и в конце рабочего дня они, потеряв к нему всякое почтение, долго били его в голову. Чтобы выбить оттуда дурь и ещё чтобы было больно.

Анна заметила тут, что я прав: больше всего у мужа распухли именно уши — и смотрелся он хмуро, как сова.

Ночь Богдан не спал. Думал. А утром не смог поднять головы и решил отлежаться. Потом, когда Анна была в техникуме, он, видимо, изменил этому плану.

Вернувшись домой, она застала у подъезда милицейскую машину, откуда набитой битком — вышли к Анне хромающий капитан милиции и рыхлый мужчина с чрезмерно трезвыми глазами из фильмов о промышленном шпионаже.

Он дважды ощупал Анну взглядом. Сперва — ровным, а потом — выборочным. Сделав в уме какие-то заметки, вспомнил наконец, что его зовут Цфасман и спросил о местопребывании Богдана. Волос у него было мало — все тонкие и бесцветные. Один-единственный чёрный и толстый рос на носу.

Уже в квартире Цфасман вынул из портфеля сафьяновую коробку, откинул крышку и перевёл взгляд от бюста Анны на её глаза.