Повесть о несодеянном преступлении. Повесть о жизни и смерти. Профессор Студенцов

— Мы к тебе, Анна Павловна, всем сердцем, — говорит он. — Приходит к нам летом больничный завхоз. Так и так, говорит, нет ли парочки кос? Как так нет, отвечаю, в хозяйстве что хочешь найдется. Только косы нам самим пригодятся. Мы с Лушей и соседкой едем вам пособить, сена для больницы косить. Вали, вали, говорит, тащи всех, кого можешь. Мы и привели нашу девчушку, она хоть невелика, зато шустрая. Любую работу исполнит. И тетку Явлению привели. Знаете ее, она с месяц у вас пролежала. Ее по святцам Евгеньей зовут, а мы ее в деревне Явленией прозвали… Постарались, накосили три стожка.

Он начинает рассказывать длинную историю о том, как им на свиной ферме не повезло, «породистые свиньи не идут, идут ушастые, курносые, хоть нарушай их».

В избу входит парень лет семнадцати с русыми кудрями и повязкой красного креста на рукаве. Он снимает фуражку и браво рапортует врачу:

— Евдокия Кузнецова не мыла ребят с позапрошлого вторника. Санитарных постов не признает. «Хочу, говорит, мою, не хочу, не мою».

Анна Павловна сухо приказывает:

— Позовите сюда Евдокию.

Беседа за чаем не прерывается, вдруг Лукерья Ильинична вспоминает:

— Слыхали, Анна Павловна, новость? Настя Уткова йомирает. Оставляет четверых ребят.

— Настя Уткова? — переспрашивает врач. — Нет у меня в больнице такой…

— Знаем, что нет, она дома лежит.

— Уткова? Погоди, погоди, — старается она вспомнить, — была у меня такая на приеме. Дома, говоришь, помирает?

— И фельдшер Петр Васильевич знает.

При этом сообщении врач настораживается.

— Что ж он, ходит туда?

— Каждый день заявляется. Чуть свет — тут как тут.

— Значит, с первого дня ее лечит?

— Какое там лечит, — машет она рукой, — сердится, бушует. Так намедни повздорил с Утковым, что сбежался народ. «Это что за порядки, кричит, больную дома держать. Врача нашего не уважаете, веры и благодарности у вас нет… Не было у вас такого врача, и не будет».

При этих словах Анна Павловна бросает на Елену Петровну многозначительный взгляд. «Вот он какой, наш Петр Васильевич, — означает он, — будет так, как я сказала, мы обязательно станем друзьями».

Женщины встают из–за стола, благодарят за угощение и, сопровождаемые уговорами хозяев еще немного посидеть, уходят. На улице Анна Павловна расспросила, как пройти к Утковой, и они молча направились туда.

Елене Петровне было грустно. Признания Анны Павловны разбудили в ней память о былых радостях, отодвинутых суровой рукой необходимости. Она тоже когда–то мечтала стать матерью, родила девочку и похоронила ее. Тоска по ребенку долго ее не оставляла. Скорбь об умершей со временем поблекла, и тем сильней возгорелась тоска по новой привязанности. Она видела ребенка в мыслях, во сне и наяву и проклинала диссертацию, отнимавшую у нее досуг, минуты и часы, предназначенные ее сердцем для другого. Ее утешали не цветы, а зверьки, которые она любовно вписывала в картины мужа. Вид птичьей стайки на зеленом лужку, сурчиное гнездо в дремучем лесу и беззаботно скачущие суслики утоляли ее печаль и наполняли глубокой радостью. За диссертацией подоспели другие заботы, и мечта о ребенке вновь отодвинулась. Тоска стала глухой, как привычное рокотание больного сердца.

Пока они шли из дома в дом по деревне и Анна Павловна, играя с детьми, угощала их сластями, одаряла ласками, Елена Петровна думала, что придет день и хозяйка домашнего сада перестанет тянуться к цветам и отдаст свои чувства ребенку. Ей, Елене Петровне, этой радости уже не узнать, никакой врач не позволит ей, переболевшей раковой болезнью, стать когда бы то ни было матерью.

На пригорке показался желтый дом под тесом с резными наличниками, окрашенными в темно–синий цвет. Врач и ее спутница поднялись на крыльцо и вошли в просторную чистую избу. На кровати лежала женщина лет сорока. Ее окружали родные и знакомые. Муж, высокого роста, с широкими плечами и атлетической грудью, одной рукой прижимал к себе испуганную девочку, а другой укрывал жену. Больная изнемогала под теплыми одеялами, задыхалась от духоты.

— Прости меня, милая, — причитает сноха, утирая краем платка вспотевшие щеки, — прости, что не уважила тебя. Не помни зла, родимая, ни на этому ни на том свете.

— Прости нас, — повторил за ней муж, опустившись на колени, — прости… Кругом перед тобой виноваты.

Анна Павловна пробирается к кровати, щупает пульс у больной, приподнимает ее, чтобы выслушать легкие.

— Почему вы ее в больницу не свезли? — строго спрашивает врач у богатыря.

— Не надо, — шепчет больная, — дома помру, промеж своих.

Врач снова выслушивает сердце и еще раз щупает пульс.

— Как тебя зовут? — спрашивает она, поглаживая шелковистые волосы больной.

— Настя.

— Хорошее имя. Мою мать звали Настей. Кто тебе сказал, что ты умираешь?

Врач испытующе смотрит на мужа, переводит глаза на сноху. Он угрюмо ворчит:

— Сами видим и понимаем, что зря говорить.

Врач больше не смотрит в его сторону, не слушает, что говорит сноха. Она распахивает окно и гасит свечу у кровати.

— И не стыдно тебе, Настенька, без меня помирать? Не попрощавшись?