Повесть о несодеянном преступлении. Повесть о жизни и смерти. Профессор Студенцов

Сорокин тяжело опустился на стул, бессильный ей возражать. В этот трудный момент, когда, казалось, последние силы покидали его, до слуха Андрея Ильича донеслись слова, звучавшие теплом и участием. Трудно было поверить, что этот голос принадлежал старшей сестре.

— Я пришла вас просить ничего Елене Петровне не рассказывать. Мы напрасно расстроим ее. Сколько этих рубцовых метастазов при мне иссекали, не стоят они выеденного яйца. Пойдемте в регистратуру, и я вам сколько угодно таких случаев покажу. Не верите моим словам, я вам завтра три десятка таких больных приведу. Они приходят к нам сюда проверяться.

Андрей Ильич сидел, опустив низко голову, и думал, что Евдоксия Аристарховна права. Он и сам не раз слышал, что метастазы в рубцах не столь опасны и долго не прорастают в ткани. И сейчас, вероятно, такой же случай: занесенная ножом хирурга раковая клетка размножилась в рубце и не успела прорасти в ткани…

— Идите домой, — продолжала она убеждать его, — вы здесь не отдохнете, не я — другая вас растревожит.

От ее речей Сорокину становилось легче, сердце не так колотилось, в груди не захватывало дыхания, и в голове наступало прояснение. Еще несколько таких слов, думал Андрей Ильич, таких же искренних и правдивых, и к нему вернется душевный покой. Словно угадав его желание, она мягким шепотом произнесла:

— Не оставайтесь, идите. У меня еще дело — Елену Петровну успокоить. Вот уж чему не научилась, лгать не умею. Иной раз для дела необходимо, а не могу. Подкатит к горлу комок — и слова не идут…

Андрей Ильич вышел из института с твердым намерением отправиться домой. Ведь никому не поможешь, только растравишь себя. Морозный воздух освежил его пылающее лицо, несколько снежинок, забравшись к нему за ворот, заставили его поежиться. Он стал разглядывать прохожих и нашел это занятие приятным. Привлеченный его взглядом мальчишка, укутанный в бабью шаль, долго шел рядом и искоса поглядывал на него. Какая–то женщина с корзиной толкнула Сорокина и сердито огрызнулась. Кто–то на ходу поздоровался с ним и, не обернувшись, исчез за углом. Все куда–то спешили, торопились машины, трамваи и ломовая лошадь, запряженная в огромные сани. Уличный ритм передавался ему, и он невольно прибавил шагу. Вскоре Андрей Ильич увидел себя далеко от своего дома, по пути к пристани.

Такое несоответствие между планом и его осуществлением не слишком огорчило его. Ему не хотелось идти домой, решение отправиться туда было принято по настоянию старшей сестры. Незаметно для себя он вернулся мыслями к Елене Петровне и, занятый ими, снова изменил маршрут в сторону городского парка. По сути дела ему было безразлично, куда идти и о чем думать, да это сейчас и не зависело от него. Ноги уносили его подальше от института и в противоположном от дома направлении, в голове теснились мысли, и не в его власти было предпочитать одни другим.

Сейчас его донимала страшная мысль, что Елена Петровна умрет, смерть избавит ее от мучений, а ему всю жизнь страдать и помнить о своем преступлении. Тут же он решил, что в этом приговоре последнее слово обидно и незаслуженно. Что угодно, только не «преступление». Чей–то голос убеждает его, что «имплантационный метастаз» не может быть поставлен хирургу в вину. Пусть делают с ним что угодно, но жестокое слово следует заменить другим.

Ход этих мыслей прервал бой часов. Сорокин стал отсчитывать удары дальнего колокола, но скоро сбился со счета и подумал, что должно быть уже поздно. Солнца не видно было. Небо слилось с деревьями парка, и серая мгла, нависшая над землей, одинаково походила на зимний рассвет, сумрачный полдень и вечер.

Бой ли часов развеял печальное раздумье, на память пришла вдруг недавняя вечеринка в товарищеском кругу.

Ничего в ней особенного не было; веселились, смеялись и шумели, вечеринка, каких много на свете, а в ушах его сейчас звучат знакомые голоса, вспоминаются шутки и речи. Говорили о всяком: о жизни, о долге, любви и даже вечности. Вспомнили о смерти, и к общему удовольствию оказалось, что к ней никто не готов. Один чего–то еще не доделал, другой все сделал, но не выполнил сыновнего долга, третий нужен семье, четвертый — друзьям. Елена Петровна под общий хохот сказала: «Я не нагляделась еще на луну. В светлую ночь, будь то летом или зимой, чем бы я ни была занята, я открываю окно, чтобы лишний раз на нее поглядеть. Еще удерживает меня на земле чудесная, расчудесная кастрюля, которую я не успела использовать.

У меня есть платья, которые я почти не носила, и вовсе не хочу, — кинув в сторону мужа насмешливый взгляд, закончила она, — чтобы эти платья носила другая».