Повесть о пережитом

Стояло на высоком берегу реки белое воздушное здание со смотровой вышкой и длинным шпилем, на котором в непогоду поднимали сигнальные шары, запрещающие переправу через реку. Легкость зданию придавали ажурные формы, многочисленные веранды и балконы. Клуб работал только летом, не отапливался. Зимой здесь горел свет в одной конуре, где у буржуйки коротали время сторожа, охранявшие вытащенные на берег яхты и моторные лодки. Попасть на лето в клуб было моей мечтой. В клуб набирали ребят-волонтеров. Что это такое, я так и не понял, зато быстро усвоил свои обязанности. Мне и другим «романтикам моря», вместе со мной принятым в клуб, предстояло мыть помещения, выносить мусор, красить яхты и моторки. За эти труды обещали обучить вас управлять яхтой, прокатить на скоростном глиссере и разрешали бесплатно пользоваться «душегубкой». Это такая легкая байдарка из трех тонких досок, где с трудом умещается один человек с двухлопастным веслом. Почему «душегубка»? Потому что пока освоишь это суденышко, когда борт над водой выступает всего на пять-семь сантиметров, много раз перевернешься, побываешь в воде. Итак, был в моей жизни такой летний месяц, который я провел в яхт-клубе. Насмотрелся на праздную жизнь богатых людей, от души наработался в должности «на подхвате» и вволю накатался на «душегубке». За все наши труды нас два раза взяли в поход на яхте, научили разбираться в парусах, освоили мы десятка два мудреных морских терминов и очень этим гордились. Удивительно, что только теперь я понимаю, как расчетлив был хозяин этого клуба, экономивший на бесплатном труде мальчишек-романтиков. Тогда мне это в голову не приходило. Конечно, была польза и для меня в то лето – я научился плавать, навсегда потерял чувство страха перед водой, загорел, окреп телом и духом. Правда, ни зависти, ни «классовой ненависти» к богатым не приобрел.

Сад яхт-клуба на берегу Сунгари

1920–1930-е

Когда из одной комнаты, которую снимали в Чен-ян-хэ, мы переехали в трехкомнатную квартиру на улице Аптекарской, отец и мать чувствовали себя неловко перед теми, кто еще не был благоустроен. Наверное, поэтому третья комната у нас постоянно была кем-то временно занята. Ребятишкам всегда это интересно. Жила, например, семья Буэровых: отец, мать и маленькая, наших лет, дочка по имени Таня. Она была такая миниатюрная, как Дюймовочка в одноименной сказке, и вела себя как принцесса. Запомнилось на всю жизнь: стоит нам с ней разыграться под окнами во дворе, как с высоты второго этажа на весь двор раздается пронзительный крик матери «Тату-у-сик!», и девочка сразу убегает. Зла нашего на эту маму не хватало! Прожили они у нас недолго, но с Таней мы все же подружились. Куда и когда они уехали, я не знаю, тем удивительнее была моя встреча с Татьяной Буэровой в 1937 году в Казани на одной из танцплощадок. Она превратилась в очень красивую миниатюрную девушку. Ее отличали со вкусом подобранная одежда и повадки… принцессы. Хвост поклонников и ухажеров, изысканные манеры, утонченное кокетство. Встреча через столько лет была интересной, но казалось, вот-вот раздастся крик «Тату-у-сик!». Говорить с ней было не о чем, хватило нескольких слов, чтобы понять, как примитивно мыслит эта красивая головка. На том и разошлись навсегда.

Через некоторое время в нашей квартире поселился редактор газеты «Новое время» с какой-то странной двухэтажной фамилией (если меня не подводит память) Брусило-Брусиловский. Очень был веселый человек, выдумщик, рассказчик. Мы с нетерпением ожидали его возвращения с работы, чтобы послушать что-нибудь новенькое. Работал он по ночам. Газета, которую он издавал, была первым проблеском русского слова, лояльного, не злобного, и ее могли читать советские служащие на КВЖД. Черносотенцы несколько раз громили редакцию его газеты, угрожали ему лично, но наш квартирант был человек неиссякаемого оптимизма и так предан своему делу, что остановить его было непросто. Вскоре он от нас уехал. На его место пришли другие, но запомнились только Таня и редактор.