Повесть о Платоне

Душа. Нет смысла меня спрашивать. Я не имею ничего общего со знанием, точным или неточным. Я — только любовь, только интуиция.

Платон. Если ты любишь меня, то должна мне сказать. Могу ли я быть уверен в том, что говорю? Порой мне кажется, что уверенность моя напускная, что я должен схватить сомнение, как нож, и вспороть себя им. Раненый, я могу изречь правду.

Душа. Ох…

Платон. По-твоему, я говорю странные вещи?

Душа. На подобное я смотрю с дальним прицелом. Что хорошо для тебя то и верно.

Платон. Но ты поняла меня. Поняла? Ведь это ты наградила меня беспокойством. Нервным страхом.

Душа. Винишь меня? Почему? Ты таков, каков есть. Да, я часть тебя, но я отказываюсь нести всю ответственность.

Платон. Выходит, ты меня стыдишься.

Душа. Вовсе нет. Мне не всегда нравятся твои высказывания, но я нахожу их необходимыми. Давая выражение своим мыслям, ты формируешь меня. Это эгоистично с моей стороны?

Платон. Нас учили, что строй стаи летящих птиц — это также и образ птичьей души. Мы с тобой, думаю, соотносимся так же.

Душа. И кроме того, мы — часть мировой души. А еще… Ну, там чем дальше, тем таинственней.

Платон. Так ты меня никогда не покинешь?

Душа.

Бездушного тела быть не может, хоть я и должна признать, что иной раз очень хотела бы, так сказать, воспарить. Но, конечно, я не могу лишить тебя… как бы это назвать… внутренней силы.

Платон. Благодарю тебя. Отвагой, какая во мне есть, я обязан тебе.

Душа. Я не накладываю обязательств. Это дар. И возможно, он скоро тебе пригодится.

Платон. Ты меня интригуешь.

Душа. Тс-с. Загляни теперь в свое сердце и говори горожанам о чудесном сотворении мира.

26

Для тех из нас, кто изучает поэзию минувших эпох, древние мифы, повествующие о сотворении мира, представляют чрезвычайный интерес. Люди верили, к примеру, что бог Хнум создал громадное яйцо, в котором пребывало все сотворенное, пока другой бог, Птах, не разбил скорлупу молотком и жизнь не выплеснулась наружу. Этот выплеск получил название «большого взрыва»; после него вселенная, как полагали, постоянно расширялась. Разумеется, певцы сотворения не понимали, что отступало, удаляясь от них, не что иное, как их божественная энергия. Они, так сказать, разбили молотками вместилища своего собственного разума.

В целом более убедительной представляется песнь сотворения, сохранившаяся от древнего города Вавилона. Две силы — светлая и темная, бог и дракон — сражаются за верховенство; бог убивает дракона, но тьма в предсмертной агонии успевает разбросать в просветленной вселенной семена смятения. Это так называемая «теория хаоса», в которой пасть дракона получила название «черной дыры»; другой миф говорит об этой пасти как о «темном веществе». В этих дивных сагах также действуют такие легендарные существа, как белый карлик и коричневый карлик. Вам, должно быть, уже понятна главная цель, с которой создавались эти мифы. Древние певцы и пророки имели так мало веры в собственные силы, что ощущали необходимость изобразить некий мощный и отдаленный источник, из которого они якобы вышли. Знание о том, что всё — и прошлое, и будущее — существует изначально и вечно, не было даровано им.

Меноккио^[25], автор интереснейших сочинений на мифологические темы, высказал предположение, что четыре стихии древнейших мифов — земля, воздух, огонь и вода — были первоначально перемешаны в некой гнилостной массе; черви, проделывавшие в этой массе ходы, были ангелами, один из которых стал Богом. Этот взгляд получил известность как «теория червоточин», которая дала толчок большому числу изощренных рассуждений. Изобретательностью ее превзошла только повесть о «суперструнах», которую мы можем ориентировочно отнести к цивилизации, породившей представление о музыке сфер. Эти «струны» возникают и в других мифах, которые подчеркивают роль гармонии и симметрии в сотворении вселенной. Есть основания полагать, что легенды эти рассказывались людям под ритуальный аккомпанемент многих музыкальных инструментов. Нам, конечно, кажется странным, что наши отдаленные предки всегда оглядывались назад в поисках некоей мифической точки, из которой они произошли; наши воззрения, несомненно, озадачили бы их не меньше. Мы теперь понимаем, что сотворение идет постоянно. Мы сами — сотворение. Мы сами музыка.

27

Официант. Добро пожаловать, судари, в Музей шума. Чего вам надобно?

Мадригал. Надобно?

Искромет. Так говорили в старину. Он спрашивает, чего тебе налить вина или кофе.

Мадригал.

Зачем он предлагает мне вина или кофе?

Искромет. Здесь как бы старинная кофейня. Это такой обычай. И ты, конечно, должен будешь ему заплатить.

Мадригал. Кем он себя считает?

Официант. Прошу вас, горожане, чего вам надобно?

Мадригал. Мне — понять, где я нахожусь. Что это за место?

Официант. Угол Ломбард-стрит. Около Мэншн-хаус.

Мадригал. Здесь не слышно никакого шума. Скорее это Музей тишины…