Повесть о полках Богунском и Таращанском

Бывало, удалит батько всех, заявив, что он будет заниматься «стратегией», усядется над разостланной на столе трехверсткой с лупой в руке и чертит красным оливцем свою «стратегию» — на завтра. Но, оглядевшись, что в комнате никого нет, батько тихонько достает из бокового кармана френча карточку Федосьи Мартыновны и, поставив ее на карту, одним глазом глядит на трехверстку, а другим (прижмуренным) на свою любимую, которой больше нет на свете, — один взгляд на нее, другой на карту. И вдруг батько начинает тяжело дышать, и частые капли слез дробно стучат по трехверстке. Филя заглядывает в комнату или входит Калинин… и батько мигом прячет фотографию под карту и смахивает рукавом слезы с лица и с карты, грозно поглядывая на вошедшего внезапно бойца.

— Чего без спросу явился? Я же говорил — стратегиею занят. Проклятое стекло, — батько показывает на лупу, — аж слезу выбивает. Не карта, а мелкота-комашня замест сел-городов. Ладно, так обойдемся… Ты местность здесь разведал, Калинин?

— Разведал, отец, — отвечает Калинин на вопрос батька, считая неудобным сочувствовать его тайному горю.

Но тревога за то, что это незалеченное горе батька отвлекает его от «стратегии», дала повод бойцам искать исцеления для батька. Вот почему и посватали бойцы батьку в жены красавицу девушку.

БРОДЫ

Весь поход, проделанный таращанцами после батькового горя, от Изяславля — Шепетовки до Ровно и Дубно, отличался такой напряженной стремительностью, которая была даже для таращанцев непривычной.

Таращанская бригада вырвалась этой стремительностью из линии общего фронта дивизии — Новоград-Волынск — Старо-Константинов — Проскуров — и шла уже клином, рискуя все время попасть под фланговый удар: от Ковеля и Луцка, а также от Львова были бело-поляки, а слева, от Кременца — Тарнопля, петлюровцы. В тылу орудовали банды Струка, Волоха, Орлика, Зеленого, Жежеля, Шепеля, Ангела и совсем недавно появившегося со стороны Коростеня Соколовского.

Движение таращанцев вперед без оглядки начинало беспокоить штаб дивизии и самого Щорса. И хоть Щорс еще не оставил плана прорваться через Галицию к Венгрии, он все же укрощал Боженко и писал ему о том, чтобы, взявши Дубно и Ровно, батько ни в коем случае не выдвигался пока дальше в западном направлении— на Львов и Ковель, а согласно общему приказу, разработанному дивизией, создав заслон со стороны Луцка, повернул бы основные свои полки на проскуровское направление и вышел в Кременце на соединение с богунской бригадой, гребенковцами и червоными казаками. Эта осторожность Щорса вызывалась соображениями общей стратегии революционных армий.

Батько и сам отлично понимал опасность дальнейшего устремления клином.

Но сразу оставить задуманный план он не мог. Однако ж, чтобы оградить себя от упреков Щорса, способ нашелся легкий и обычный — проделать этот рейд на Львов силами новых ровенских и дубенских партизан, влитых в недоформированный еще Пятый полк.

Кабула и Денис, едучи в поезде до Ровно, обменялись этим рассуждением о батьковом расчете и решили, что батьков риск надо оправдать.

— Все ж наполовину людей мы заберем с собой. Бондарчуку выступать на Луцк, а Рыкун пойдет с нами…

Батько на броневике подъехал до Рудни и, остановившись на изгибе линии, у железнодорожной будки, начал пристреливать местность, оставляя вне обстрела левую сторону, откуда ждал он появления своих. Он курил трубочку и, объяснив знаками связному, что и как надо делать (сквозь непрерывный грохот четырех орудий слов все равно не было слышно), принялся рассматривать местность в бинокль. Бинокль имел особое значение для батька; пользуясь им, он часто находил уже в поле наиправильнейшее решение боевой задачи. Батько всегда, когда имел возможность, рассчитывал и расчерчивал по карте план предстоящего боя, как умел. Но все это больше нужно было ему для успокоения души, а на самом деле как часто летело к черту все расчерченное в плане и написанное в приказе. И батько, зная это по собственному опыту, предупреждал своих командиров:

— Приказ ложится лишь в основу твоих действий, и если ты будешь слепо подчиняться ему, не будешь иметь собственных рассуждений и собственной ответственности, то лучше и не называйся командиром. Я спрошу с тебя за то, что ты не создавал собственного приказа во время боя.

Выше всего в бойце батько ценил инициативу, находчивость и решимость. Одну лишь лихость он не ценил вовсе.

— Умирать и всякий дурак умрет, а ты мне цел останься, людей сохрани и врага победи, вот тогда ты и будешь командир!

И сейчас, оглядывая в бинокль незнакомую местность и ожидая от нее всяких неожиданностей и фокусов, батько вдруг почему-то подумал, глядя в сторону Млынова, что не с этой стороны появится Кочубей или Кабула, а с обратной — с той, что вот уже час как находится под жесточайшим обстрелом артиллерии.