Повесть о полках Богунском и Таращанском

Денис приказал левофланговым эскадронам Лободы и Филона идти на Козелец, а сам пошел на Остер. Ему хотелось самому побывать в Остре, где четыре месяца назад его пытали еженощными выводами на расстрел гетманчуки-палачи — отец и сын Вишневские, заставляя его рыть себе могилу. Денису очень хотелось теперь повстречаться с палачами. Да к тому же он ничего не знал о судьбе своих бывших тюремных товарищей. В особенности его волновала судьба его школьного друга — Александра Бубенцова, того, что навестил его на минуту перед расстрелом и оказал ему тогда незабываемую мужественную поддержку. Собственно, то был лишь взгляд понимающих и ободряющих глаз. Но эти глаза Бубенцова стояли теперь неотступно перед ним и, казалось Денису, звали его и требовали помощи.

Теперь ему представлялся случай самому освободить товарищей, если они еще живы, и поэтому, несмотря на усталость коней, он решил к ночи во что бы то ни стало быть в Остре.

Перед атакой надо было дать коням передохнуть.

Денис придержал коня и, обернувшись, прокричал:

— Легче аллюр! Перемени ногу — шагом! Татарин, а ну песню!

— Сейчас перекурим, товарищ военачальник, — отвечал запевала Савочка Татарин, делая заносчивый и неприступный вид, между тем как его так и подмывало запеть и засвистать. — Что тебе: со свистом или с раздумьем?

— И с раздумьем и со свистом, — отвечал Денис, улыбаясь.

— Грицько, заводи «Донскую походную».

— А ты чмыхай! — отвечал грозно Грицько, обидевшись, что не ему заказана песня.

По дорожке пыль клубится… —

лукавым голосом, как бы поддразнивая или подзадоривая хор, начал Татарин и сразу сорвался на фальцет и свист, поддержанный многоголосо ахнувшим хором со второй же строки куплета:

Едут всаднички домой,Да эх, до-мой…

Вот уже замаячили вдалеке и огни города, а с холма вдруг весь он открылся; за ним углубленной голубой дугой заколыхалась Десна, обдутая и обметенная ветрами, как каток.

— Эскадрон, в лаву, строй фронт, влево а-арш! Сабли к бою долой! — скомандовал Денис и дал шпоры коню.

Впереди него понеслась разведка «командирского заслона», которую тут же в дороге организовал Грицько Душка с Татарином.

— Нет, не подведешь, не нагонишь! — кричали они, обогнав Дениса.

Они промчались через ночной город без единого выстрела. По дороге высунулся было со штыком какой-то вартовый из-за угла. Увидев на вартовом погоны, Грицько Душка рубанул его по погону и помчался дальше.

У ворот тюрьмы стояла стража.

— Взять этих сукиных сынов! — скомандовал Денис. — Бросай винтовку! — крикнул он вартовому, приходя в ярость.

Денис в волнении оглядел тюремный дворик, где еще так недавно петлял он на прогулке двадцать шагов от стены до стены, где на его глазах избивали людей.

Он прошел знакомой тюремной лестницей и поднялся на третий этаж. Там когда-то сидели Бубенцов и остальные политические заключенные. Сам он сидел в коридоре смертников, в одиночке второго этажа.

Надзиратель, уже побитый — для «понятности» — Савкой Татарином, старался отпереть дрожащими руками камеру и не попадал ключом в замок. Денис, взял у него ключи и стал отпирать камеры сам. Коридоры наполнились гулом торжествующих и грозных голосов.

— Ура! Спасибо, товарищи! Да здравствует Советская власть!

Денис прислушался к голосам, но голоса Бубенцова не слышал в этом гуле.

— Где Бубенцов? — спрашивал он и чувствовал, как ноги его затяжелели от страшного предчувствия: а вдруг опоздал спасти товарища?

— Шурка в твоей камере теперь сидит. Здорово, Кочубей! — протянул ему руку широкоплечий матрос Силенко. — Так ты живой? А мы думали, — тебя тогда коцнули или в Десне утопили. Откуда же ты, дьявол, взялся? Вовремя, вовремя ты явился. А вот и твоя камера; отворяй, не волнуйся. Ну, дай я, вижу, что не можешь. Это все равно, что на тот свет заглядывать. Александр Гаврилыч, а ты там как — живой? Слышу, кашляет. Ну вот, теперь и обнимайтесь!

Дверь камеры открылась. Бубенцов вышел в коридор.

— Неужели Денйс? — Надев очки, Александр долго вглядывался в лицо Дениса.

Денис обнял его и скомандовал:

— Одевайся, живо! Вишневский еще тут? Живы еще эти гады?

— Вчера были живы, — отвечал Александр.

— Ну, айда за Вишневским.

Выйдя во двор, они увидели, как разутые стражники прыгали на снегу, — мороз был около тридцати градусов.

— Это кто такие здесь скачут? — спросил близорукий Бубенцов.

— Наши с тобой «пестуны», — отвечал матрос. — Принимают новогоднюю баню, смерзаются, мерзавцы, Подожди, товарищ, тут есть один из них человек все же! Андрей! — крикнул он.

От стены отделилась одна фигура и сделала нерешительный шаг вперед босыми ногами по снегу.

— Зайди в канцелярию, там тебя обуют. Пойдешь с нами — свободно служить коммунистической родине, — хлопнул его моряк по плечу. Андрей был свой человек, поступивший в стражники по заданию повстанцев.

— А вы, проклятые жлобы, сейчас нам на смену сядете! Толченко, организуй тюрьму для них, ты человек военный, — сказал он одному из освобожденных,

— Есть, капитан, — отвечал тот. — Моя мечта сбывается. Я уже набрал тюремный аппарат.