Повесть о смуте годов Хэйдзи

Не мог бы во сне	Юмэ ни дани
Представить, что буду	Какутэ Микава но
Переходить	Яцухаси о
Восемь мостов, что в Микава,	Ватару бэеи то па
Следуя в ссылку.	Омой я ва сэси

Государь-инок, услышав эти строки, поспешил вернуть его из ссылки.

А новый дайнагон Цунэмунэ позже, вернувшись из земли Ава, куда был сослан, стал даже Правым министром, и прозвали его Министр Ава. Левый министр[132] Корэмити из усадьбы на проспекте Оомия сказал:

— Живя в этом мире, какие только нелепицы не услышишь! В нашей стране уже был Министр Киби[133] — Просо. Теперь появился и Министр Ава — Пшено. Вот увидите — будет ещё и Министр Овёс!

А когда министра Корэмити приглашали на пиршество по случаю назначения Цунэмунэ Правым министром, он, выслушав гонца, тут же ответил:

— Никак не могу пойти — Министр Пшено ведь по случаю своего возвращения в столицу будет угощать из «походной кормушки»[134]! — знавшие предыдущую шутку люди премного потешались этому.

А постригшийся в монахи ссыльный бэтто Корэката в который раз слышал, что ему ещё не даровано прощения, и очень страдал. Как-то в письме к знакомым дамам при дворе он написал, изливая свою печаль:

Услыхал, что придётся	Коно сэ ни мо
Погибнуть в этом потоке —	Сидзуму то кикэба
Слёз река	Намидагава
Теченьем своим	Нагарэси ёри мо
Омочила мои рукава.	Нуруру содэ кана

Придворные дамы принялись пересказывать этот стих друг другу. Дошло это и до государя, а он, проникшись жалостью, приказал вернуть ссыльного в столицу.

4 | О ССЫЛКЕ ЁРИТОМО, А ТАКЖЕ О СНЕ, КОТОРЫЙ ПРИСНИЛСЯ МОРИЯСУ

Госпожа Икэ-доно всячески хлопотала за Ёритомо, и смертный приговор ему был отменён, а вместо того отправили его в ссылку в землю Идзу. Икэ-доно призвала Ёритомо и изволила молвить:

— То, что до вчерашнего дня разбивало моё сердце, сегодня оборотилось великой радостью, и тебя отправляют в Идзу. Я, монахиня, с годов цветущей юности, если что-то вызывало жалость и сострадание, то не могла молча смотреть, заступалась за многих, и многим сберегла их головы. Сейчас-то я уже ни на что не гожусь, все уже привыкли к тому, что я говорю, и знала я, что Киёмори меня не послушает. Но я всё же надеялась — а вдруг что- то и выйдет? — и вот, может, вовсе и не из-за меня, но как бы то ни было, тебя помиловали. За всю свою жизнь не упомню, чтобы чувствовала я такую радость, и не думаю, что ещё когда-нибудь буду радоваться сильнее, чем нынче! — а Ёритомо отвечал:

Икэ-доно призвала Ёритомо и изволила молвить: «Го, что до вчерашнего дня разбивало моё сердце, сегодня оборотилось великой радостью, и тебя отправляют в Идзу!

— Только благодаря вашей милости остался я жив. В грядущих жизнях, в будущих мирах смогу ли когда отблагодарить вас? Хотя всякое ещё может случиться со мной в дороге, и в далёком краю испытаю печаль, но я ни о чём не сожалею. Только вот, в долгой дороге в глуши некому мне служить, и непосильны мне будут тяготы пути, — и говорила госпожа Икэ-доно:

— Я тоже думала об этом. Многие ведь служили у вас, пока твой отец был жив, но разбежались в испуге. Если объявить о твоём помиловании — разве не объявятся те, кто служил вам долгие годы? — тогда Ёритомо договорился с Яхэй-бёэ, объявил, что помилован, и собралось семь-восемь десятков самураев и челяди.

Среди пришедших к нему было более тридцати самураев. Все они в один голос твердили:

— Уйдите от мира, и тем успокойте сердце госпожи Икэ-доно — а тогда и поедем в край Идзу! — и лишь Минамото-но Мориясу тайно нашёптывал:

— Что бы вам ни говорили, делайте вид, что не слышите! Пожалейте свои волосы!

Как-то раз Мориясу говорил:

— То, что вы спаслись один из тысячи — не случайно! — настаивал он. — Это случилось по воле бодхисаттвы Хатимана!

Ёритомо ничего не отвечал, когда ему говорили: «Постригись в монахи!», и молчал, когда уговаривали: «Не стригись!» Страшно подумать, что было у него на сердце!

В двадцатый день третьей луны первого года Эйряку Ёритомо, получив приказ отправляться в край Идзу, заехал попрощаться к госпоже Икэ-доно. Она приподняла край занавеси и взглянула на него: