Повесть странного времени

Мой крик подбросил человека, как мяч. На какое-то мгновение испуг перекосил его лицо, но только на мгновение. Увидев, что перед ним мальчишка, он не то чтобы успокоился, но просто стал рассматривать меня, не собираясь поднимать рук. Я повторил требование, не так громко, но так же решительно. Губы его шевельнулись, и я услышал короткое и злое: "Щенок!" Он пошел прямо на меня. Он шел на меня, но я точно помню, что не испугался, я знал, что буду стрелять. Когда между нами осталось шагов десять, я крикнул: "Стой! Стреляю!" и положил палец на спусковой крючок. И в ту же минуту с ужасом почувствовал, что палец не гнется, словно судорогой его свело. Тогда-то я понял, что такое страх. Он вошел в меня как электрический ток и сразу завладел всем телом. Оно затрепетало. Руки еле удерживали ружье, ноги подгибались, всего меня трясло и карежило. "Стой!" - закричал я, и даже услышал, что это был крик страха. Оставалось шагов пять. И вдруг случилось чудо. Человек остановился. На лице его появилась растерянность, нерешительность и еще что-то... не помню... Он вдруг сильно побледнел, особенно лоб. Я первый раз в жизни видел, как бледнеет человек. Это страшно! Губы его что-то прошептали, и он стал пристально рассматривать меня. Конечно, я не мог знать тогда, что с таким волнением искал он в моем лице. И век бы мне этого не знать!

Вдруг я услышал его голос, тихий, прерывистый.

- Как тебя зовут?

Я принял этот вопрос как уловку и, преодолевая дрожь губ, упорно потребовал:

- Руки вверх!

Он больше не злился. Продолжая рассматривать меня, он сказал:

- А если я подниму руки, ты скажешь, как тебя зовут?

Я целился в него и молчал. Я не знал, что делать дальше. Сказать ему, что он арестован?

- Значит, ты меня арестовываешь? - спросил он, словно помогая мне.

- Да, - ответил я.

- А ты уверен, что меня нужно арестовывать? - снова спросил он.

Что-то было в его голосе очень неприятное для меня, неприятное, потому что опасное... Не так он должен был говорить и вести себя. Когда он шел на меня, был страх. Когда начал говорить, страх понемногу отступил, но появилась неуверенность, которая была для меня опаснее страха. Теперь я уже мог стрелять, но очень не хотел этого.

- Ты поведешь меня в милицию?

- Да, - сказал я как можно тверже и суровее.

- И не скажешь, как тебя зовут?

Я молчал.

- А потом не пожалеешь?

- Нет, - ответил я.

Вот еще новости! Буду я жалеть вредителей!

- Тогда пошли!

- Куда? - спросил я, немного опешив.

- В милицию, куда же.

Теперь он по-другому смотрел на меня. Сейчас я помню, - так смотрят, когда хотят мстить. Тогда же я принял это за уловку и предупредил не очень уверенно:

- Если что, я буду стрелять! Так и знайте!

Ехидная усмешка мелькнула на его лице.

- Неправильно!

- Что? - удивился я.

- Говоришь неправильно. Надо так: шаг вбок, шаг назад, прыжок вверх считается побегом! Конвой стреляет без предупреждения.

Я ничего не понял. Особенно, причем здесь прыжок вверх.

Он обулся, и мы действительно пошли. Первый он, на восемь-десять шагов сзади я. Но уже через полкилометра я понял, что взялся за безнадежное дело. Я просто не мог пройти семь километров с ружьем наизготовку. У меня уже и так руки отваливались. К тому же нужно было все время смотреть себе под ноги. Споткнись я, и он в лучшем случае просто убежит, а то и набросится... Он, конечно, все это тоже отлично понимал и подчинялся мне, либо надеясь по дороге уйти, либо... он решил сдаться сам... Тогда, рассуждал я, в первом случае, он все равно уйдет, а во втором - зачем же мне держать его под ружьем, если он сдается сам?

- Стой! - крикнул я.

Он остановился и повернулся ко мне.

- Вы сами хотите сдаться, да?

Я сделал упор на слове "сами".

- Это кто тебе сказал?

Он понимал мое положение и издевался.

- Сдаваться я не собираюсь. Но раз ты меня арестовал, то веди. Только, если опустишь ружье, худо будет. Понял?

Я понял, что влип.

- Пошли! - скомандовал он.

Я превратился в подчиненного. Мы шли. Через полчаса в руках у меня уже было не ружье, а корабельная пушка. Глаза мне застилали слезы, и оттого все вокруг казалось сном, тяжелым и глупым. Где-то перед глазами покачивалась ненавистная спина, которая время от времени оскаливалась злой, насмешливой гримасой и стреляла в меня грубым окриком. Тогда руки мои, давно превратившиеся в свинцовые рычаги, поднимались сами собою... Наконец, наступил момент, когда я почувствовал, что сейчас выроню ружье или упаду, и это наверняка случилось бы, если бы меня не выручила находчивость. Я догадался перехватить инициативу. Приказал ему остановиться и объявил перекур.

Он сидел в метрах пяти от меня, а я почти лежал на земле. Ружье было брошено на куст и направлено на него, а я чуть-чуть придерживал его левой рукой, которая устала меньше. Курить у него не было, или он был некурящий, потому просто сидел без движения и исподлобья непонятно смотрел на меня. Мне было не до его взглядов. Впереди оставалась половина пути или немногим меньше. Я знал, что не выдержу. Надо было что-то придумывать. Но вдруг он заговорил.