Повести

Только теперь, немного придя в себя, он почувствовал, что у него мокрые штаны, а в разбухших ичигах хлюпает вода. Мишка присел на торос и с трудом разулся, а когда встал на ноги, чтоб скинуть штаны, то в голые ступни ног сразу же впились острые, как иголки, льдинки. Охнув от резкой боли, Мишка опустился на колени, но и тут встретили злые колючки, снова охнул, уперся ладонями и порезал руки. «Ох, уж этот шах!» Наконец, встав на кожаные голенища ичигов, разделся и, тщательно отжав штаны и портянки, повесил их на обломок оглобли.

Легкий ветерок и лучи солнца быстро высушили Мишкину одежду. Он оделся и, взобравшись на самую вершину ледяной горы, стал смотреть вдаль. Кругом чернели разных размеров предметы, некоторые из них шевелились. Это вылезли на поверхность льда серебристые нерпы и греются на солнышке.

Вдруг из-за высоких торосов показалась какая-то большая черновина.

— Наши!.. Это наши едут! — вскрикнул обрадованный парень и, быстро спустившись с горки, побежал навстречу. Пробежав с километр, Мишка снова взобрался на высокий торос.

Совсем недалеко шли два человека и тащили сани.

— Неужели?! — испуганно воскликнул парень. — Неужели и Орлика утопили?!

Задыхаясь от быстрого бега, Мишка подбежал к людям.

— Уй, Петруха!.. Здорово!

— Здоров! Здоров! — до боли зажал в своих лапах Мишкину руку. — Вот и снова вместе! — На бледном исхудалом лице Петра по-прежнему бодро и добродушно сверкают темно-серые глаза.

Иван Зеленин, даже не поздоровавшись, плюхнулся в сани и, жадно затягиваясь, закурил.

На льду вразброску лежат осиротевшие оглобли.

— Орлик не выдержал… Раз двадцать проваливался, не вынес, бедняга… Закоченел, — сообщил Петр.

— Вот беда-то где!.. Эх, какой был конь! Ай-яй-яй! — пожалел Мишка Орлика.

— Не ной!.. И так муторно, — прикрикнул Иван на парня.

— Веди Рыжку-то, мешкать некогда, — сказал Петр.

— Рыжки нет… утонул бедняга, — сообщил Мишка.

Иван вскочил и вытаращил испуганно удивленные глаза.

— Ты что, тварина, наделал?! — взревел он.

— Не реви!.. Сам Орлика утопил!.. — злобно сверкнули монгольские глаза.

— Да-а, одному-то ему было не сподручно, — заступился Петр.

Мишка, сбиваясь, рассказал, что произошло с Рыжкой.

— Проспал, брацкий, теперь заходи в оглобли, растак-перетак! — ругается Иван.

— Ладно, хошь сам-то не утонул, — тяжелая рука Петра опустилась на Мишкино плечо. — Нынче помощником бригадира возьму к себе.

Дойдя до табора, поморы тревожно переглянулись. Огромная ледяная гора, как живое существо, вся находилась в каком-то судорожном движении. Сверху, осыпаясь, катились льдины.

— Не Рыжка ли твой подо льдом бьется? — спросил Иван.

— Он там утонул, — Мишка махнул в сторону.

Петр поцарапал затылок.

— Да, Миха, теперь ты век должен молиться Рыжке… Если бы не он, то лежать бы тебе на дне морском. — Он тяжело вздохнул и еще больше побледнел. — Мало ли нашего брата тонет-то.

Иван поднял обломок оглобли и положил в сани.

— Сварить чайку хватит.

— Хватит, Ваня, да еще останется. Вот хлеба у нас маловато, на троих одна булка, а топать больше ста верст.

— Да-а, — Иван вздохнул и снова встал между оглоблями и набросил на шею чересседельник. Петр с Мишкой впряглись пристяжными и, не оглядываясь, пошли дальше. К концу дня поморы поравнялись с Большими Черемшанами и остановились на ночлег. Еще по дороге Мишка чувствовал боль в правой ноге, но значения не придал, да и не хотел задерживать товарищей. А когда разулся, то оказалось, подошвы у ичигов протрепались до дыр, порвались портянки и шерстяные носки. Из ступни правой ноги сочится кровь.

— Плохи дела, — рассматривая свои ичиги, покачивал головой Петр.

— Из голяшек сделаем моршни[61].

— Придется.

Мишкина шуба пропала вместе с санями, утопил свой тулуп и Иван Зеленин. Хорошо, что в кошевке осталось сено и тонкое одеяло Федора Бесфамильных. Поморы зарылись в сено и сверху набросили одеяло.

— Как поросята зарылись, — смеется Мишка.

— Спасибо Федюхе за одеяло, все же малость согревает нас.

— Кому спасибо?.. Федьке-милиционеру? Особачился он, — сердито буркнул Иван.

— Э, паря, Ваня, он мужик-то хороший. Не должен бы…

— Хы, сказал тоже, добрый! — сплюнул Иван. — Помнишь, когда вас везли в Верхнеудинск, мы встретились в Давше?..

— Помню, а что?

— Я его, сволочугу, отозвал в сторонку и попросил передать тебе денег да немножко харчу, а он, подлюга, даже разговаривать не стал.

— Э-эвон что! А я-то думаю, чего же ругаешь мужика, — добродушное лицо Петра расплылось в улыбке. — Ты, Ванька, напрасно лаешься. В Усть-Баргузине, когда нас передали другому конвою, он мне дал и денег и хлеба.

— Но?! А я-то думал!..

Три дня шли, деля одну буханку на крохотные ломтики. Хотя и полуголодные, но продвигались довольно быстро и поравнялись с Индинским мысом. Держались все время середины моря, так как у берега лед совсем раскис.

За эти дни об острые колючки шаха порвали моршни, сделанные из голенищ ичигов, употребляли кули, и уж почти ничего не оставалось, чем бы обернуть ноги. У всех ступни ног были изрезаны и сильно кровоточили.