Повести

— На службе… Запихали беднягу… Он у меня теперя начальник.

— Ух-ты-ы!.. А до Ленина дорогу знат?

— Антон-та? А как же, все знат… До петухов читат бумаги. Замучилась с ним, спать надо, а уснуть-то при свете не могу. Чо греха таить, поднимаю лай, а он сам знашь, какой настырный, отмахнется и катит дальше, толька гумага шуршит.

— В какой дом сидит? — прервал ее Оська.

— А где волостно управленье было, вот там и находится.

— Э-э, паря, я зналь! — обрадовался Оська и шмыгнул к двери.

— Погоди, леший, чайку-то!.. Омулька с горячей картошкой.

— Пасиба, Антоха нада.

— Сядь, нехристь, обогрейся! Чичас придет.

Но Оська махнул рукой и выскочил во двор.

— Очумел, дикой! — за дверью нагнал Оську хозяйкин бас. Самагир усмехнулся. — «Голосина, как у попа Максима», — подумал он.

До бывшего волостного управления Оська проскочил сохачом, остепенился лишь на высоком крыльце канцелярии.

Зашел. Огляделся.

В обширной прихожей у «буржуйки» копошилась женщина.

— Э-эта, Антон где сидель?

Женщина мотнула головой на дверь в угловую комнату.

Оська робко подошел к высокой створчатой двери, погладил медную скобу и чуть толкнул дверь.

За столом, накрытым красной материей, сидел незнакомый человек и что-то писал.

Оська сердито повернулся, хмуро спросил у женщины:

— А где Антоха-то?.. Тут чужа, не наша сидит…

— Вот те и не «наша»! Налил шары, тунгусина! Поди, свою бабу-то за чужу признашь. Ишь какой! Ишшо и ревет.

— Чо кричаль, ворона-курица?

Сзади скрипнула дверь.

Оська оглянулся. По одежде перед ним стоял будто тот, что сидел за столом. Бороды нет, усы подстрижены. Взглянул в глаза: смеются…

— Ух, ты-ы! Однако, Антоха?!

— Я, я, Осип! Дай лапу-то, сохач!

— О-бой, Антох, ты сталь шибко молода! Борода долой… Я совсем не узналь.

— Как нашел-то меня?

— Сперва красна борода видель, потом твоя дом, потом твоя баба. Потом скорей сюда бежаль.

— Ха-ха-ха! Бежал, говоришь?

— Как сохата, ей-бо!

— Спухался ее?

— Не-е, тебя шибко нада, дело есть.

— Заходи, паря, расскажи о своем деле.

Оська вошел в кабинет Антона и уставился на простенок над столом. Там из красной рамки смотрел на Оську тот же, что в доме Антона, большелобый человек. Оську поразили живые проницательные глаза.

— Э-эта… кто така?

— Ленин.

Антон с грустью посмотрел на портрет и тяжело вздохнул.

Оська встревожился.

— А он, паря, чо: на Миколкином стуле сидит, нет ли?

— Умер он… Скончался.

Оська растерянно попятился, опустился на пол, закрыл шапкой лицо.

— Пропаль Оська… Малютка-Марикан не будет… Соболь не будет.

Антон поднял друга и усадил на стул, сел рядом.

Долго молчали они. Два таежника, два друга думали невеселые свои думы. Оська почуял, что Антон пристально глядит на него. Поднял голову, встретился с твердым, ясным Антоновым взглядом.

— Трудно, Осип, всем трудно, — тихо проговорил Антон. — Но ты не сумлевайся. Не те ноне времена, чтобы нам пропасть.

* * *

Хлебосольна тетка Домна. Для нее большой грех отпустить человека без чашки чая. Медный самовар Домны всегда готов зашуметь, забулькать, оказаться на столе.

Давно уж нет беглых бродяг, а она все равно на ночь ставит на столб крынку молока, кладет большой ломоть хлеба. Спокон веку так заведено в здешнем таежном крае. «Пусть едят на здоровье, спаси их царица небесная», — крестит лоб Домна.

Утром Домна снимает со столба пустую посуду, крестится, громко басит, словно поп: «Спаси Христос… Вроде и варнаков беглых давно не слыхать, а крынка порожняя… Кого-то бог напитал, никто не видал. А кто увидит, тот не обидит. Иди с богом. Аминь!»

Заслышав басовитые причитания тетки Домны, ухмыляется соседский парень Лешка Чирков. Это они с Дунькой Зориной опорожнили крынку, сжевали душистый ржаной ломоть.

Антон привел Оську домой. Домна засуетилась. Скоро стол ломился от всякой всячины. Антон сказал ей, что это и есть тот самый Осип Самагир, который выходил его от смерти. Ну, Домна просто не знала, куда усадить и чем потчевать дорогого гостя.

— Ешь, Осип, ешь, дружок! — угощала Домна Оську вкусными пельменями.

Антон подливал «огненной воды», подмигивал: дескать, не забывай пропустить, ладная штука!

От водки, от непривычного внимания к нему Оська быстро захмелел.

— Антоха-друг, спасиба за берданку… Шкбко больша спасиба… Без ружья, сам знаешь, не промыслишь зверя.

— Э, паря, ты мне больше сделал добра… Даже не бай, братуха, — отмахивался Антон, подливая Оське в стакан.

Полная рука Домны легла на плечо и придавила будто медвежьим стегном.

— Ты, Ося, сдурел! Како ишшо спасибо, ружье — оно кусок железа с палкой, и все, — пробасила хозяйка.

— Ты, Осип, лучше про соседку свою расскажи, как звать-то ее? — перебил жену Антон.

Самагир закрутил головой.

— Ой-ей-ей! Така девка, больше нигде нет! Красива, ой-ей-ей!

— А любит она тебя, Ося? — полюбопытствовала Домна.

— Жалет!.. Шибка жалет меня Чимита.

— Раз жалеет, значит любит. Женись, Осип, докель холостячить-то, — присоветовал Антон.

— Завтра добычу продам, Чимите платок куплю… Дарить нада.

Домна, скрипя половицами, ушла в угол, стала рыться в сундуке.

Антон подмигнул товарищу.