Повести

Ход мысли Зыкова стал ясен Мише. Ведь и он недавно думал примерно о том же. Может быть, самое трудное в их работе заключается как раз в том, что ты ищешь преступника, а сам не хочешь, чтобы им оказался и тот и этот. По правде говоря, этих своих мыслей Миша, пожалуй, даже стыдился, они, думалось, лишний раз говорят о его слабости и непригодности к такой работе. Но Зыков не слабый, а мысли те же. Странно все-таки.

После обеда вместе возвратились к ручью. Зыков взял лопату.

— Ты покури, а я чуточку разомнусь.

Он копнул раз, другой. Под лезвием что-то звякнуло. Наверное, снова гвоздь или гайка. Зыков опустился на колени, долго разминал ком земли толстыми короткими пальцами. Медленно распрямился, протянул руку. На широкой, как поднос, ладони лежала тускло поблескивающая коническая пуля. Недоверчивая радость и острая, какая-то детская обида охватила Мишу Баторова.

— Ищи, Миша, понятых, оформим протокол, — сказал Зыков и наставительно добавил: — Надо уметь… извлекать пули из земли, как орех из скорлупы. А пуля-то, Миша, пуля-то какая! Видишь?

— Вижу. Золотая.

— Нет, Миша. Это ты у меня золотой. А пуля-то, Миша, винтовочная. От старой знаменитой трехлинейки. Соображаешь?

— Ни черта я сейчас не соображаю.

Зыков осторожно покатал пулю на ладони.

— Думаю, экспертиза подтвердит мою догадку. А если так… Тут, насколько я успел узнать, в ходу охотничьи карабины. Пуля у них другой конфигурации, более тупая. Но суть не в этом. Винтовки здесь, предполагаю, редкость. Сообразил? Эта штучка нам скажет, из какого она ствола вылетела. Ты, Миша, можно сказать, сделал половину дела.

— И хитрый же ты, Иван.

— Брось. Поколочу. Лучше давай условимся: так держать и дальше. Снова придется распределить свои силы. Я попробую узнать, у кого есть винтовки. А ты разыщи шофера Дымова, поговори.

XXII

Дорога была неровной, машину било и мотало, грохотали, подпрыгивая, железяки, за мутными оконцами в неистовой пляске метались вершины деревьев. Баторову казалось, что его закатали в железную бочку и пустили под гору. От шума и тряски он совершенно обалдел и потерял счет времени. Вдруг машина остановилась. Распахнулась дверь. Механик заглянул в летучку, весело спросил:

— Живой?

— Как будто живой. Но как будто и нет.

Земля под ногами качалась, как палуба юркого байкальского катера. Он пошел, придерживаясь за борт летучки. Впереди стоял огромный, пышущий жаром лесовоз. Из его кабины выглядывал шофер — молодой парень в синем берете.

— Вот он, Вася Дымов, — сказал механик. — Дальше с нами не поедешь?

— Спасибо. Здравствуйте, Дымов.

— Привет. Для чего понадобился?

— Хочу покататься с вами. Можно?

— Вполне.

В кабине лесовоза неожиданно оказалось просторно и чисто, даже уютно, мягкое сиденье ласково облегало усталое, побитое об углы верстака тело. Мотор гудел ровно, деловито-успокоительно. Перед ветровым стеклом болтался косматый, пучеглазый чертик. Только сейчас Баторов в полной мере понял, как измотала его летучка. Во рту пересохло, к горлу подкатывала тошнота. Осторожно приспустил боковое стекло, прильнул к щели, ловя ртом свежий воздух. На время забыл и цель своей поездки, и Дымова. Услышал странное пофыркивание, повернул голову. Дымов косил в его сторону серым глазом, тонкие ноздри подрагивали от сдержанного смеха.

— Укачало, что ли?

— Вроде бы да… — признался Миша.

Левой рукой придерживая руль, правую Дымов протянул куда-то за спину, достал термос в сером войлочном чехле.

— Выпей. Укачивает обычно женщин. Страдают — смотреть жалко. — Спохватился: — Ну да ты в душегубке ехал. В ней кого хочешь уморить можно. Пей, не стесняйся.

В термосе был крепкий, густо-коричневого цвета, горячий чай. Миша наполнил крышечку-стаканчик до половины, выпил, наполнил еще раз — хорошо. Выпил бы и еще столько же, но сдержался, навернул стаканчик на горло термоса, подал Дымову, тот, не глядя, поставил его на место, спросил:

— Полегчало?

— Вроде бы…

Стыдно было за свою слабость, не хотелось, чтобы Дымов — хозяин машины, стал и хозяином положения. Запоздало подумал: не следовало бы признаваться, что ему худо. И чай пить не следовало.

Но шофер больше не косился в его сторону, смотрел прямо перед собой, на выбитое полотно дороги, неторопливо бегущее под брюхом машины.

— Чай в нашем деле — первая вещь. В ночь работаешь, например, и спать захочется, например, чай тебя выручит. С ним не заснешь.

Давно замечено: водители рейсовых машин много и охотно разговаривают со своими случайными пассажирами. Намолчатся за долгие часы одиночества и рады отвести душу. Дымов не был исключением. Ему хотелось поговорить.

— А что, за рулем заснуть можно? — спросил Миша, чтобы поддержать разговор.

— Заснуть-то можно. А вот проснуться… — Дымов показал пальцем себе за спину.

За задним стеклом кабины в угрожающей близости шевелились, поскрипывали огромные круги срезов сосны в неровной кайме красноватой коры, с прозрачно-желтыми слезами живой смолы. За каждым срезом — литой, тяжело-сырой ствол, и если вся эта многотонная тяжесть надвинется на кабину… н-да, тут, пожалуй, и без чая не задремлешь.