Повести и рассказы

Протянув вперед руки, мы пошли нетвердой походкой по нетвердому земляному полу в глубь чердака.

И вдруг я увидел человека… Он висел под потолком в белой одежде. И качался… Мужество, которое весь день было со мной, внезапно меня покинуло.

- Что?.. Что это? - прошептал я и отступил назад нетвердой походкой по нетвердому полу.

Наверно, слова от ужаса застревали во рту, и Глеб их не слышал. Собрав последние силы, я крикнул:

- Что это?!

- Рубашка, - ответил Глеб. - Григорий постирал… И повесил… Ветер ее того… раздувает…

«О, как хорошо, что Наташа осталась там!! - пронеслось у меня в мозгу. - Как хорошо, что она не видела моего падения, которое произошло, хоть я стоял на ногах!» Глеб торопился отвязать одну из веревок. Он очень старался: ему нужно было набрать побольше смягчающих обстоятельств.

Противоречивые чувства разрывали меня и чуть было не разорвали совсем. С одной стороны, я был благодарен Глебу за то, что он был свидетелем моего минутного падения, но не заметил его - то ли из-за темноты, то ли из-за того, что был занят веревкой. Но, с другой стороны, я понимал: если бы не Глеб, мои нервы не расшатались бы и не дошли бы до такого ужасного состояния. Зачем же он совершил то, что он совершил? С какой целью? Это мне еще было неясно.

Через несколько минут мы спустились в комнату Гл. Бородаева. Внук писателя нес веревку, которой мы должны были его связать.

- Волосы у тебя в порядке: растрепаны! - сказал я, внимательно осмотрев Глеба. - Рубашка в порядке: без пуговиц!

- Может быть, и на пальто оторвать? Две или три? - предложил Глеб. Он готов был на все!

- Нет, не надо. Еще замерзнешь! - Я читал, что к подследственным надо проявлять доброту или, верней сказать, чуткость. - Теперь осталось только привязать тебя к стулу. К самому легкому, вон к тому…

Глеб покорно задрал руки, словно сдавался в плен. И мы привязали его к плетеному стулу. Его спина и спинка стула были тесно прижаты друг к другу.

- Запомни: ты так отчаянно рвался на помощь Племяннику, что нам пришлось тебя привязать! Впопыхах мы не рассчитали, что стул легкий и ты можешь бегать по даче вместе с ним. Запомнил? И главное: мы давно удрали. То есть покинули дачу… И уехали в город. Чтобы Племянник не устроил погоню.

Усвоил?

- Усвоил.

- Сколько времени потребуется тебе на эту операцию?

- Не знаю… Минут десять… или пятнадцать…

- Сверим часы!

- У меня нет часов.

- Ну ладно. Ждем тебя возле того самого пня ровно четверть часа! Будем следить по Наташиным часикам. Наташа, сколько сейчас?

Она протянула мае руку. Я взял ее руку в свою. И долго держал.

- Что, плохо видно? - спросила Наташа.

- Нет… просто я хочу дождаться, пока будет ровно двадцать часов двадцать минут. Хорошо запоминается; двадцать двадцать!

Она тоже взглянула на часики:

- Но ведь нужно ждать еще целых четыре минуты.

- Ничего, я подожду. Ровно в 20.20 я воскликнул:

- Операция начинается! Ты, Глеб, ничего не забудешь? Племянник должен поверить: мы давно покинули дачу! И уехали в город… А на самом деле ждем возле пня!

- Не забуду…

Я приблизился к Глебу и шепнул:

- Ну, а если… Считай, что мы тебя простили. Однако я надеюсь, что мы еще встретимся!

- Я тоже…

- Теперь все - на улицу! На цыпочках! Чтоб Племянник ничего не услышал, - скомандовал я.

Не только Миронова, но и все остальные охотно подчинились приказу, потому что Племянник изо всех сил барабанил по ржавому железу, и казалось, что вот-вот высадит дверь.

Глеб остался один, с растрепанными волосами, со стулом на спине и в рубашке без пуговиц.

Мы на цыпочках покинули «старую дачу» и опять побежали.

Природа между тем продолжала жить своей особой, прекрасной жизнью, но уже в темноте. А что может быть печальнее опустевшего осеннего поселка! Да еще в вечернюю пору… Несколько раз я жил летом на даче. И вот, когда к концу августа одна дача за другой пустели, становилось тоскливо и одиноко.

Ну, а тут уж во всем поселке не было ни огонька! И мы то и дело попадали в лужи, в ямы, в канавы.

Мы вновь стали огибать сосновый лес, который днем был красивым, молоденьким, а сейчас потемнел и насупился, будто за один день постарел. И все деревья казались мне издали притаившимися злоумышленниками… Утром я бы этому, конечно, обрадовался. А тут даже дождь, и слякоть, и сырость не радовали меня. Мне неожиданно захотелось домой, в теплую комнату… На это было только минутной слабостью! Я ей не поддался. Я отбросил все. Верней сказать, отшвырнул!

- Разве это не мой пень? - воскликнул Покойник. И снова уселся на самую середину: другим уже сесть было некуда. И так же, как прежде, все у него дышало: и нос, и живот, и плечи.

Я это чувствовал в темноте.

- Уступи место женщинам! - сказал я.

- Разве мы в трамвае? Или в троллейбусе? - усмехнулась Наташа. - В лесу вежливость ни к чему.

Покойник вскочил. Но она не села. И даже Миронова продолжала стоять.

- А еще лирик! - сказал я Покойнику. - Посвящаешь стихи красавицам! - И тихо добавил: - Несуществующим…

- Не надо трогать Покойника, - попросил добрый Принц. Он по-прежнему думал, что Покойник испытал уже счастье любви. А чужие чувства Принц уважал.