Повести и рассказы

Потому что Громила-3 снова наклонился вперед с камерой, приблизившись, в то время как Громила-2 положил секатор обратно в карман своих засаленных джинсов и схватил ее за обе руки — к сожалению, стоя перед ней, засранец — задрал их ей за голову и прижал запястья к кровати.

Ее попытки сопротивляться были слабыми, наркотик все еще действовал.

До тех пор, пока Громила-1 не наклонился с острым зазубренным ножом и не вырезал крест на ее левой груди, центр которого пришелся на середину соска. Кровь брызнула и потекла по ее боку, когда она кричала и вырывалась всерьез, адреналин взыграл и выбил из нее все успокоительное, так что Громила-3 вышел из-за камеры, схватил ее за ноги и держал их, пока Громила-1 резал правую грудь так же, как и левую.

А потом они стали резать ее все втроем.

Громила-2 обрабатывал секатором ее пальцы на руках и ногах, быстрым движением отхватывая суставы, которые разлетались по всей кровати, Громила-1 находил изобретательные способы расчленять живую плоть зазубренным ножом, а Громила-3 был вынужден держать ту часть тела, которой они занимались в данный момент.

А Говард смотрел, открыв рот и дрожа. Дергался, забыв о виски, прикованный к креслу.

В течение двадцати пяти минут.

До завершающего удара.

В этот момент он встал, крича.

Виски закапало на ковер.

— Блядь! Хуесосы ебучие!

Они решили снять конец фильма с близкого расстояния.

Наконец-то,

 — подумал Говард, — крупный план.

Он захихикал. Возбуждение, ужас и виски — все сразу. Экстремальный коктейль.

Боже мой, Грета, я буду смотреть, как ты умираешь.

На экране Громила-3 подбежал с подпрыгивающим брюхом к камере и потянул ее вперед, пока она не остановилась всего в трех футах от, в данный момент расплывчатых, залитых кровью простыней и сверкающего красного тела на кровати, которое все еще вдыхало и выдыхало и едва-едва пыталось шевелиться.

Громила-3 сфокусировал камеру.

И Говард понял две вещи одновременно.

Во-первых, это была не Грета.

И, во-вторых, это не убийство.

В данный момент он готов был убить всю эту шайку, отыскать их и изрубить на куски за то, что они заставили его пройти через это.

Не Грета. И не смерть.

Да, девушка была похожа, очень похожа, но все это время они почти не трогали ее лица, не считая порезов на щеках. Нос у нее был не тот, глаза немного не те, скулы слишком выдавались, и теперь, когда он думал об этом, теперь, когда чары рассеялись, он понял, что был глуп, когда решил, что это может быть Грета, потому что Грете было столько же лет, сколько и ему или чуть меньше, а этой девушке было едва больше двадцати — возраст, в котором Грета была тогда и осталась в его воображении.

Он чувствовал себя полным идиотом.

Будь он проклят, раз не узнал устройство из латекса.

Оно было хорошим. Очень хорошим. Достойным Тома Савини[11]. Вероятно, дорогостоящее и сделанное по последнему слову техники. Но неподвижная камера крупным планом — чертовски беспощадная штука, и можно было увидеть, где заканчивается живая плоть, а где начинаются спецэффекты, так четко, как будто на них были указатели.

Поэтому, когда нож вспорол ей живот и рука скользнула в то, что должно было быть грудью Греты, и вытащила то, что должно было быть бьющимся сердцем Греты, но не было ни сердцем Греты, ни чьим-либо еще, ни даже Гретой, Говард вскочил на ноги.

Ругающийся. Безумный. Подавленный и разочарованный до чертиков.

И опять обманутый.

* * *

Неделю спустя он подумал, что это все равно отличный фильм, отметил его и добавил в свою коллекцию.

Месяц спустя он увидел ее.

Действительно ее.