Повести и рассказы

Я подумал об этом после нашей встречи и написал на бланке в мотеле следующее:

Если это так, то это очень активная, энергичная подготовка. За последний год он опубликовал две новые книги… он пишет каждый день. Рисует, поддерживает себя в форме. Он нечасто выходит в свет, но его дом всегда открыт для друзей. Немногие сочтут это подготовкой к смерти, но я думаю, что мы всегда шли на несколько шагов позади Генри. Он рассматривает подготовку к смерти как активный принцип, над которым нужно работать спокойно и творчески, как готовиться к путешествиям или занятиям любовью. Важно, что на двери не написано, что человек внутри умирает, там написано, что он готовится к смерти. Он не выпустит ее из рук, ни от чего не отречется.

Так что же это за подготовка? Думаю, это примирение, сведение счетов. Только великий бунтарь мог почувствовать необходимость беспокоиться. Только великий бунтарь мог преуспеть так, как он. Трудно представить себе человека, который бы, подобно Генри, не содержал в себе частичку Великого богохульника, сексуального и морального отступника, мечтателя о других, лучших мирах.

Для большинства из нас существуют руины какой-то прежней жизни, с которыми мы могли бы примириться. В этом смысле мы все нуждаемся в примирении.

Я позвонил, и его секретарь Конни Перри встретила меня у двери. Если бы Конни когда-нибудь нуждалась в деньгах, она могла бы с легкостью позировать для обложки "Playboy".

Мне потребовалось время, чтобы соотнести высокую белокурую красавицу с приятным голосом, который я привык слышать по телефону. Я ожидал, что она будет эффектной и, возможно, любезной, но никак не ожидал, что она будет милой. Наверное, мне следовало бы догадаться. В конце концов, это был Миллер. Столько лет, а он по-прежнему умел окружать себя красивыми женщинами. В то время с ним жила модель Твинка Тибо — вероятно, наиболее известная как "обнаженная за деревом" на знаменитом автопортрете Имоджен Каннингем.

Я также не думал, что встречусь с ним в его спальне. Но именно туда меня отвела Конни.

— Он ждет вас, — сказала она. — Просто он спит. Дремлет.

Увидев его лежащим в постели, я почувствовал панику, как будто совершил какую-то ужасную ошибку. Под одеялом он выглядел ужасно маленьким и хрупким — как шестилетний ребенок. Если он окажется еще одним несчастным больным стариком, наше интервью будет невыносимым. Мне нужен был прежний Генри, энергичный Генри. На мгновение я почувствовал желание сказать ей: Ради Бога, не будите его. Она легонько тронула его за плечо и объявила, что я здесь, и клянусь, я никогда не видел, чтобы человек так быстро просыпался. В одно мгновение он был бодр и собран, даже не моргнул, чтобы выдать последствия сна, тепло поприветствовал меня, перешел с кровати на кресло и спросил, не сяду ли и я. Я хотел бодрости и я ее получил.

Старость, казалось, исчезла вокруг него, эта внезапная энергия ставила под сомнение видимую хрупкость тела, его разум оживлял плоть настолько тонкую, что, казалось, она почти дематериализовалась внутри его халата. Я сразу расслабился; мне стало стыдно за то, что я думал, что все будет иначе. У него была чудесная улыбка на широком лице и длинные мягкие руки, которые часто касались вас, когда он говорил, — руки художника или пианиста. По-своему он был действительно красив.

Сначала мы говорили о деле. Он пожаловался на отсутствие успеха у издательства "Doubleday"

со сборником рассказов "Бессоница". Его только что уведомили, что книгу издавать не будут.

— В следующий раз повезет больше, — сказали в издательстве. Ха! С чего они взяли, что у меня будет следующий раз? Например, с этой книгой.

Он указал на огромную схему на стене, набросок "Книги друзей".