Повести и рассказы

Потом секретарь Ло познакомил меня с высоким, на вид образованным молодым человеком. Гладкая кожа на его лице лоснилась, при виде меня он расплылся в улыбке. Это был Ло Цзяцзюй, бригадир художников-декораторов, впоследствии оказавшийся моим непосредственным начальником. Он выхватил из моих рук поклажу и повел в общежитие, по дороге сообщив, что давно с нетерпением ждет меня и мечтает назвать своим учителем. Я принял его слова за чистую монету, зная, с каким интересом относятся к нам, студентам художественного училища, художники-любители. Позже я понял, что, как племянник секретаря Ло и самый образованный человек в округе, он играл в делах мастерской далеко не последнюю роль. Он был не глуп, лет с десяти работал в керамической мастерской и разбирался в керамических красках и поливах не хуже, чем опытная хозяйка — в приправах и специях. К тому же самоучкой он овладел рисунком тушью и акварелью, знал скоропись, мог сделать набросок для росписи; не удивительно, что здесь, в провинциальном городе, он считался восходящим светилом. На мой взгляд, правда, звезд он с неба не хватал и практической хватки в нем было больше, чем природной одаренности…

Ло Цзяцзюй привел меня к покосившейся лачуге.

— Не обижайтесь, — сказал он. — В нашей мастерской работают местные, поэтому у нас нет общежития. Тут когда-то жил родственник нашего счетовода, тоже художник, он приезжал сюда на заработки и оставил после себя такой беспорядок. Узнав о вашем приезде, мы наскоро расчистили первую комнату, со временем освободим и вторую, смежную…

Я заглянул внутрь и подумал, что вряд ли тут кто-то жил. Небольшое помещение в форме квадрата со стороной в три-четыре метра чем-то напоминало необожженную глиняную заготовку: земляной пол, обвалившаяся со стен штукатурка, свисающая с потемневших бревен на потолке солома. В проеме между комнатами не было двери, вместо нее приставили доску. Из второй комнаты, как из погреба, несло затхлой сыростью. Несколько грубых плошек на подоконнике, грязный матрац, набитый травой… Вы думаете, я пришел в уныние? Ничуть не бывало. Предложи мне в ту пору выбирать между жизнью во дворце и в лесу, я предпочел бы последнее. Ибо природа — неиссякаемый источник впечатлений, которые человек воплощает в искусстве. Я сразу приметил оконце на задний двор, откуда открывался вид на широкую речную отмель и безмолвное дикое поле; сливаясь в единое целое с моим безыскусным жильем, этот пейзаж дышал чистой, естественной красотой и поэзией. Как хорошо!

Поймите, мне было каких-то двадцать с хвостиком, и хотя я уже вышел из стен училища, но мыслями, душой все еще жил в храме искусства и с обостренным художественным чувством воспринимал окружающее. Мне казалось, вся природа, живая и неживая, искрилась, дышала, издавала звуки. И лучи солнца, и ветер, и трепещущие тени деревьев, и мельчайшие тихие светлые песчинки — все было одухотворено, наделено чувствами. Знаете ли вы, что ночь богаче дня красками, ощущениями? Мне казалось, нервные окончания моего тела обнажены; утомленный впечатлениями, я часто долго не мог успокоиться. Какое возбуждение владело мной! Я был по-настоящему счастлив. Мне нравились рабочие мастерской, нравилась живописность их поз и, главное, их замкнутый и правдивый характер, своеобразие каждого лица. Я был исполнен к ним самой горячей симпатией.

Вскоре, однако, я стал замечать, что никто, кроме Ло Цзяцзюя, не разговаривает со мной, никто не соглашается позировать, хотя деревенские жители обычно любят, когда их рисуют. Почему же они избегают меня?

Как-то утром, когда я, согнувшись, чистил зубы у рукомойника рядом с домом, Цуй Дацзяо, шофер мастерской, крепко сжав мое плечо, неожиданно, с грубой бесцеремонностью спросил:

— Ты что, парень, из контриков?

Застигнутый врасплох, я выплюнул пену изо рта и повернулся к нему, но он уже уходил, покачивая широкими плечами.

Цуй был парень с придурью, но бухнул это, видимо, неспроста. Я догнал его, чтобы расспросить обо всем, но он, нахально глядя мне в глаза, отрезал:

— Нечего дурака валять! В мастерской все давно уже знают, что тебя прислали к нам на перевоспитание!

Судя по его презрительному тону, он и в самом деле считал меня преступником.

И тут я вспомнил черный листок уведомления, вспомнил натянутость секретаря Ло, прячущиеся от меня лица. Так вот, оказывается, в чем дело! Нет дыма без огня. Но я ведь не совершал никаких проступков! Правда, после пятьдесят седьмого года в нашей жизни поприбавилось кое-что, например доносы. Может быть, в частной беседе я сказал что-то неблагонадежное? Разве упомнить все, что говоришь? У меня появилось ощущение, будто что-то незримое преследует меня, играет мной, угрожает. В душе зародился страх.